— Пусти! — взмолился Пётр. — Мне бы того… до ветру… Едва ведь не окочурились!
Саша поставил его на землю, хотел сказать что-то весёлое, но не успел: рвануло.
Потом уже Ахлестышев сообразил, что взрыв произошёл сверху и сбоку. А тогда ему показалось, что лопнуло прямо над головой. Земля под ногами вздыбилась, сверху полетели кирпичи и куски штукатурки. Стройные штабели бочек рассыпались, заполняя пространство вокруг. Оглушённый, ничего не соображающий, Пётр пополз к галерее. Голова раскалывалась, в ней сохранилась только одна мысль: факел, там лежит горящий факел… Если в галерею закатится бочонок, да ещё и треснет от удара… Ему казалось, что он полз очень долго и преодолел жуткие препятствия. Наконец в темноте показался огонь. Просмолённая тряпка бойко горела и не думала потухать. А рядом лежали обломки тары, и темнела груда пороха. Схватив факел, Пётр отбежал с ним в галерею и крикнул оттуда:
— Саша! Саша!
Он не услышал собственного голоса, зато увидел друга. Шатаясь и держась руками за голову, Батырь вышел к свету. Ахлестышев ужаснулся: глаза у налётчика были совсем безжизненные, по измазанному лицу обильно текла кровь.
Вытащив из кармана платок, Ахлестышев дрожащими руками стал вытирать Сашино лицо и нигде не находил раны. Выяснилось, что кровь сочится из носа и ушей, но голова у вардалака цела. Выбросив платок, каторжник отстегнул от пояса баклажку с водкой и силком засунул товарищу в рот. Надавил — и тот разжал стиснутые зубы.
Сделав несколько порядочных глотков, Батырь поперхнулся и отвёл баклагу. Глаза его обрели осмысленное выражение. Поглядев на приятеля, налётчик схватил его за плечи.
— Что с тобой? Ты весь в крови!
— И я тоже? Это контузия…
Саша рукавом стал отчищать Ахлестышеву щёки и лоб. Головы у обоих перестали гудеть, и почти вернулся слух.
— Мы точно живы? — спросил на всякий случай Батырь.
— Точно, — успокоил его Ахлестышев. — И руки-ноги целы. Рвануло снаружи, а нас только кувыркнуло волной. Хорошая у Ивана Великого кладка — выдержала. Умели делать!
Вдруг Саша отшатнулся и сказал только одно слово:
— Наши!
Оба молча бросились по галерее к выходу. Выбрались наверх и обмерли. Колокольня дала трещину, но устояла. Успенская же звонница вместе с Филаретовой пристройкой, подпиравшие её справа, превратились в груду развалин. Словно детские игрушки, валялись разбросанные взрывом колокола. С краю, придавленный камнями, лежал мёртвый Голофтеев. Чуть поодаль, бережно прижимая к боку левую руку, сидел на земле Саловаров. Он раскачивался и бормотал сквозь зубы:
— Вот-так так… вот-так так…
— Ищи командира! — крикнул Ахлестышев другу, а сам подсел к раненому и стал его ощупывать. Тут из пыльной взвеси вышел Ельчанинов, весь белый от извёстки. Охнул, и начал ремнём прилаживать локоть Саловарова к туловищу. Приладил и сообщил:
— Это ушиб от контузии, очень сильный. Возможно, придётся отнять руку.
— А что французы?
— Бежали. Где Саша с Отчаяновым?
На этих словах из темноты появился налётчик. Он нёс на руках Силу Еремеевича. Егерь был без сознания, голова бессильно свесилась вниз.
— Живой? — спросил Пётр.
— Вроде дышит… — ответил Батырь, кладя раненого на землю.
Ахлестышев осмотрелся. Было светло, как днём. Всё вокруг горело: соборы, Чудов монастырь, Сенат… Казалось, Кремль стёрт с лица земли.
— Эх, Егор Ипполитович… Не уберегли мы, не справились…
— Что вы говорите, Пётр Серафимович! — воскликнул штабс-капитан несогласно. — Поверьте, это не так. Я тут уже всё обежал. Разрушения сильные, спору нет, но главное удалось отстоять. Стена обрушилась в пяти местах — починим. Полностью погибли только три башни: Петровская, Водовзводная и Арсенальная. Правда, сильно пострадали ещё Никольская и те, что у реки. Крепко досталось Арсеналу, он разрушен наполовину. И вот тут погибли две пристройки… Мы это восстановим. Кремлёвские соборы все целы! И Грановитая палата, и дворцы, и Иван Великий. Большинство башен тоже спасено. Наших, правда, погибло много. Почти все… В последний час войны — так жаль…
Тут Отчаянов впервые застонал.
— Идёмте! — скомандовал штабс-капитан.
— Куда?
— В Воспитательный дом, к докторам. Я велел дрожкам стоять у Никольских ворот…
И они двинулись туда. Саша нёс на руках егеря, а Ельчанинов с Ахлестышевым вели Зосиму Гуриевича. Тот крепился, но отбитую руку совсем не чувствовал — она была как деревянная.
Партизаны доехали до Солянки и через главный подъезд проникли в Воспитательный дом. Там творилось чёрт знает что. Квадратный корпус заведения был зачем-то обнесён с одной стороны новеньким забором. Из второго корпуса, который назывался кор-де-лож и располагался ближе к набережной, неизвестные отстреливались через окна. Группа непонятных людей пыталась атаковать кор-да-лож, но делала это вяло и неохотно. Партизаны не стали разбираться, кто с кем воюет, а сразу отправились на поиски доктора.
Они вошли в огороженную забором половину «квадрата» и опешили. В тусклом свете масляных ламп открылась жуткая картина. Длинный коридор и палаты были забиты ранеными французами. Их было не меньше тысячи. Те, кто мог передвигаться, опираясь на ружья, ковыляли в соседний корпус. Но много было и тяжёлых: эти представляли собой жалкое зрелище. Обмотанные грязными, давно не менявшимися тряпками, они лежали на голом полу в собственных экскрементах. Кто был в сознании, стонали и просили о помощи. Другие ни о чём уже не просили и медленно умирали. Трупы лежали вперемешку с живыми, и никто их не уносил. Смрадный воздух смешал в себе запахи гниющего мяса, фекалий и немытых тел. Несколько лекарей-французов, измученных, с красными от бессонницы глазами, метались по коридору. Они мало чем могли помочь несчастным, но хотя бы не сбежали, до конца исполняя свой долг… Одного из таких партизаны и попросили осмотреть своих раненых. Эскулап, мужчина лет сорока, быстро и ловко ощупал Силу Еремеевича и сказал:
— Кости все целы и ранений нет. Контузия. Лучше всего для него сейчас просто отлежаться. Бывают контузии хуже любого увечья, а бывают пустяковые. Какая у вашего товарища, станет ясно лишь завтра.
Потом доктор осмотрел Саловарова и нахмурился.
— В нескольких местах прощупываются осколки кости. Вот они, прямо под кожей… Если не ампутировать, начнётся гангрена. Лучше сделать это прямо сейчас, пока он не отошёл от контузии и ещё не чувствует боли.
Зосима Гуриевич не знал французского, но понял всё без переводчика.
— Я готовый, — сказал он твёрдо. — Степанида меня и однорукого примет.
