— Остия! — крикнул впередсмотрящий.
Ромул отогнал тяжкие мысли.
Он приближался к дому.
* * *
Взглянув на распластанную курицу с перерезанным горлом и на тщательно разложенные на земле внутренности, Фабиола потребовала:
— Повтори!
— Конечно, госпожа, — заюлил прорицатель, судорожно сглатывая слюну, так что на тощей шее задергался кадык. Сжались покатые плечи под грязным плащом, в правой руке мелькнул короткий ржавый нож. Указывая окровавленным острием на курицу, гадатель повторил: — Ты скоро выйдешь замуж. За высокого шатена. Кажется, он солдат. — Прорицатель незаметно бросил взгляд на Фабиолу, пытаясь определить, попал ли в цель, и улыбнулся. — А может, нобиль.
— Лжец! — отрезала Фабиола. — Антоний на мне никогда не женится! За кого ты меня принимаешь? За легковерную дурочку?
Вздрогнув, прорицатель вновь принялся выискивать истину в куриных потрохах, то и дело тыча в них грязным ногтем и отчаянно желая оказаться отсюда подальше, однако он понимал, что клиентка не отстанет, пока не услышит чего-нибудь, хоть отдаленно похожего на правду.
Фабиола, яростно выдохнув, в нетерпении побарабанила пальцами по ручке кресла. И этого-то идиота ей наперебой превозносили клиенты Лупанария! Сюда, во внутренний двор, она вызвала предсказателя по единственной причине: чтобы никто не видел, как она пытается вызнать судьбу. С той ночи, когда погибла Доцилоза, жизнь девушки круто изменилась — и все благодаря одному-единственному человеку. При мысли о Марке Антонии ее всякий раз охватывал ужас. Зачем она только с ним связалась? Частые походы в митреум и в храм Юпитера не помогали, а идти в святилище Орка девушка опасалась из-за Сабины. Боги, как всегда изменчивые в своих прихотях, от нее отвернулись. Возможно, навсегда, горько напомнила себе Фабиола.
Отповедь Брута, узнавшего о ее связи с Антонием, до сих пор жгла как огнем: «Шлюху не переделаешь». При этом Фабиола не отказалась от своего замысла: пока она жива, она будет мечтать об убийстве Цезаря, однако из-за разрыва с Брутом все планы завербовать сторонников пошли прахом. Клиентов, питающих ненависть к диктатору, в Лупанарии не видели: несмотря на снисходительную мягкость Цезаря к прежним врагам, страх преследования коренился в умах слишком глубоко. А теперь какой-то ловкач, мнящий себя прорицателем, улещивает ее лживыми обещаниями, в то время как Фабиоле отчаянно нужен способ вернуть Брута. Или новый влиятельный любовник, ненавидящий Цезаря. Однако от нынешнего гадания толку не добьешься.
— Так что же? — бросила она.
Прорицатель, дернувшись, метнул взгляд на девушку. До прихода в Лупанарий он навел справки, роман с Антонием и разрыв с Брутом не были для него тайной. И если брак с Антонием, предел мечтаний любой клиентки, Фабиолу не интересует, то что ей нужно?
— К тебе вернется прежний любовник, — наобум заявил гадатель.
Фабиола вздернула голову и смерила его ледяным взглядом.
— Дальше, — приказала она.
Ободренный малой победой, горе-пророк попытался взять лирический тон.
— Вы помиритесь, все будет по-прежнему. Твой любовник еще больше возвысится в глазах Цезаря, жизнь станет безмятежной. Родятся дети…
— Хватит! — оборвала его Фабиола. — Меня интересует будущее, а не твои попытки угадать мои желания.
— Госпожа…
— Шарлатан! — презрительно бросила Фабиола. — Вон отсюда!
Кланяясь и расшаркиваясь, провидец шустро сгреб в кожаный мешок расчлененную курицу, явно предназначая ее себе на ужин, и отважился взглянуть на Фабиолу.
— А плата?
Девушка рассмеялась.
— Бенигн!
Великан привратник тут же показался на пороге с неизменной кованой дубиной в руках; на широком кожаном поясе ненавязчиво болтался кинжал.
— Ты звала, госпожа?
Глаза прорицателя заметались от страха, но деваться было некуда: Бенигн загораживал выход.
— Выстави этого придурка.
Привратник, шагнув вперед, крепко стиснул плечо жертвы.
— Дернешься — покалечу, — рявкнул он. — Я предупредил.
Гадатель кивнул, явно опасаясь за целость костей, и послушно засеменил вслед за Бенигном.
Фабиола в задумчивости не сводила глаз с пятен крови на мощеном полу дворика. Пророчество, хоть и фальшивое, все же заставило задуматься: если Брут не станет участвовать в заговоре, то что толку в примирении? И если не поквитаться с Цезарем, то зачем ей семейное счастье? Отомстить за мать — главная цель.
Погруженная в думы, девушка надолго затихла. Однако солнце уже ползло к западу, тени на полу дворика росли, вдруг заметно похолодало — и Фабиола наконец очнулась. Что проку себя жалеть, это ничего не изменит. Прорицание все же натолкнуло ее на нужную мысль: если окончательно порвать с Антонием, то, может, Брут вернется? Впрочем, надежду тут же сменил страх: кто знает, чего ждать от начальника конницы… Однако Фабиола решилась. Оставлять дело как есть — значит отказаться не просто от мести, а от смысла всей жизни. А Фабиоле, в конце концов, не привыкать к смертельному риску.
В ней вновь затеплилась вера в успех.
Нужно пойти на какой-нибудь из триумфов Цезаря и попытаться отыскать Брута. На людях он не станет затевать бурных сцен и, возможно, не устоит перед мольбами, так что она сумеет добиться примирения. Главное, чтобы не вмешался Антоний, он ведь тоже будет на триумфе. Тут оставалось лишь уповать на волю богов.
Измученная тяжкими мыслями, Фабиола запретила себе рассуждать о дальнейшем. Лучше уж вообразить что-нибудь приятное. Вдруг на триумфе ей попадется легионер, знакомый с Ромулом? Фантазия ее развеселила, и Фабиола слегка воспрянула духом.
* * *
Тарквиний видел, как прорицателя выкинули за дверь. Перелетев через порог грудой хлама, тот ударился оземь с характерным стуком треснувших костей.
Следом в дверном проеме показался ухмыляющийся привратник.
— Не вздумай вернуться, — предостерег он.
Подобрав замызганный мешок, горе-пророк похромал прочь.
Тарквиний поморщился, чувствуя себя едва ли не таким же обманщиком. Его путешествие к родным местам, хоть и небесполезное, так и не принесло желанных откровений. Горькие думы, терзавшие его при воспоминании о родителях и учителе, слегка утихли, когда он перенес родительский прах в гробницу, достойную чистокровных этрусков, и наведался к погребальному кургану Олиния. Учитель принял насильственную смерть добровольно, и гаруспик, несмотря на неизбывную печаль, невольно уважал его выбор. В знакомой пещере Тарквиний нашел лишь мелкие обломки от некогда великолепной колесницы: должно быть, ее разбили легионеры, сопровождавшие Целия. Фрески с сюжетами из жизни этрусков тоже не сохранились, кроме одной, изображающей Харона: демона подземного царства чтили даже римляне. Такое варварство убедило гаруспика, что Этрурия окончательно канула в небытие и цивилизация его народа навечно потеряна для потомков. Он вдруг почувствовал безмерное одиночество — и вспомнил о Ромуле. И о цели своего путешествия.
