— Иди сюда, — произнес Сильвестр мягче, чем сам того хотел.
— Энтони нахмурился.
— Неудачный момент, Сильвестр. Этот кормовой шпангоут — последний из двадцати. Дай мне закончить, пока еще хорошая видимость, иначе завтра утром мы не сможем его поставить.
— Да брось ты свои шпангоуты и тащи сюда свою задницу! — засопел Сильвестр. — Ты знаешь, чего я хотел с тех самых пор, как мы с Фенни сидели на стене дока, а ноги наши даже не доставали до воды? Оказаться с тобой на одном корабле. В море. — Он не мог удержаться от улыбки, увидев, что Энтони выпустил из рук тесло. — Правда, ехать недалеко. Только через пролив.
— На каком корабле? — Голос Энтони дрожал.
Сильвестр притворился, что перелистывает письмо.
— «Генри Грейс э’Дью» тебе подойдет, сэр? Или ваша милость не удовлетворится столь скромным судном?
Энтони бросил тесло, которое снова взял в руки, на скамью и скривился.
— Интересно, кто-нибудь, кроме меня, знает, каким идиотом ты можешь быть, Сильвестр Саттон?
Вечером Сильвестр написал Анне Болейн, что для него будет честью сопровождать ее во Францию. С ее позволения он взял бы с собой своего друга, который обладает многолетним опытом в морском деле и который наверняка понравится офицерам на корабле.
Доктора Кранмера я не поздравляю, — написал он в конце, — поскольку опасаюсь, что он не очень счастлив своему назначению. Вместо этого я поздравлю нас, потому что нам достался в примасы Церкви такой человек. Будьте благословенны и до встречи, Анна. Если королева Клод Французская отказывается принимать Вас, то это потому, что она боится, что Вы затмите ее.
Не прошло и недели, как они уехали в Дувр, где должны были сесть на корабль. Стояло чудесное утро, небо было безоблачным, а воздух настолько прозрачным, что все краски, казалось, стали ярче. «Генри Грейс э’Дью», несмотря на все свои недостатки, был грандиозным кораблем. При виде его размеров и мощи сердце любого корабела начинало биться чаще, а длинные знамена, отличавшие флагманский корабль короля, многообещающе трепетали на ветру. Сильвестр покосился на Энтони, которого не получилось разубедить в необходимости тащить за собой огромный ящик из древесины грецкого ореха.
— Какая роскошная каракка! Тут даже у самого равнодушного человека дух захватывает, я прав?
На миг ему показалось, что он увидел былую ухмылку на лице друга.
— Не хвастайся. Но я согласен, мы его неплохо модернизировали.
— Мы?
— Граф Рипонский и я.
— Я же говорил тебе, что не хочу слышать это имя из твоих уст!
— Тогда заткни уши, Сильвестр.
— Этот человек — сущий дьявол!
— Нет, — возразил Энтони. — Даже о нем большинство из тех, кто его окружает, говорят постоянно, хоть и величают его «неназываемым». — Он повернулся, стащил с повозки свой ящик и одним рывком поднял его на плечи.
Сильвестр хотел помочь, но не успел, да это и не требовалось. Как часто он обманывался: казалось, Энтони слишком нежного телосложения, чтобы поднимать такие тяжести, но это было далеко не так.
Энтони обернулся:
— Пойдем на борт?
— Слушай, что у тебя в ящике? — поинтересовался Сильвестр. — Я знаю, что ты тщеславный и самодовольный франт, но даже королю не нужно столько рубашек.
— Мне нужно две, — заявил Энтони.
— Можешь рассказывать это кому-нибудь другому! Да у тебя на воротничке никогда ни малейшей грязи.
Вот теперь Энтони усмехнулся совсем как прежде.
— Я просто умею стирать, Сильвестр.
Сильвестр сверкнул глазами.
— Поставь ящик! Я хочу немедленно посмотреть, что в нем.
Энтони ухитрился пожать плечами, на которых лежал ящик, прежде чем поставить его на землю, как потребовал друг. Затем он присел, не испачкав штанов, и открыл крышку.
Сильвестр охнул. И действительно, в ящике было лишь два-три предмета одежды, шкатулка, в которой Энтони хранил уголь для рисования, остальное же пространство занимали инструменты. Набор напильников, тесак, его любимое тесло, пара молотков и скребок, а еще коллекция тщательно отсортированных гвоздей, заклепок и металлических частей.
— Ради всего святого! Зачем тебе все это нужно? Ведь поездка продлится не дольше пяти часов.
— Кто знает, — ответил Энтони. — Осмотр окончен, можно снова закрывать мой ящик?
— Можно быть внимательнее, чтобы я не столкнул тебя в воду! — воскликнул Сильвестр и слегка толкнул Энтони.
— Делай что хочешь, — заявил Энтони, снова взваливая ящик себе на плечи. — Я умею плавать, а ты — нет.
Едва Сильвестр ступил на борт, как его перехватил слуга и пригласил спуститься в каюту в ахтеркасле по приказу леди Болейн, словно он был придворным высочайшего ранга.
— Без тебя я не пойду, — сказал он, обращаясь к Энтони, но тот отмахнулся.
— Оставь меня там, где мне положено быть. — Он указал на лестницу, ведущую под палубу. Сильвестр понял, что ему не терпится осмотреть корабль, и отпустил его.
Комната, в которую его привел слуга, была отделана латунью и красным бархатом, как столовая во дворце. Рядом с койкой, на которую так и хотелось улечься, чтобы отдохнуть, стоял позолоченный столик. Сильвестр окинул взглядом освежающие напитки и закуски: графины с вином и водой, в которой плавали порезанные стружкой дольки цитрусовых, тарелки с засахаренными фруктами и нежнейшей выпечкой, от которой исходил аромат экзотических пряностей. Через ряд небольших окошек Сильвестр видел порт Дувра, удалявшийся с каждым покачиванием каракки.
Он был сыном корабела и сам строил корабли, но никогда прежде не ходил на корабле сам. «Теперь я понимаю тебя немного лучше», — мысленно обратился он к Энтони. Запереть человека, у которого в крови покачивание волн, ветер, придающий силу парусам, на пять лет в темницу на реке — это подлая и вопиющая жестокость. Должно быть, Энтони чувствовал близость Темзы, приливы и отливы, не имея ни малейшей надежды снова все это испытать. Наверное, это было для него хуже, чем издевательства над его телом. Если бы это было возможно, Сильвестр возненавидел бы Роберта Маллаха еще сильнее. Интересно, что он сделает, если ненавистный свояк попадется ему под руку во время этого путешествия?
Когда судно было в пути уже час, пришла Анна Болейн. Она распахнула дверь комнаты и воскликнула:
— Сильвестр! Сколько вы собираетесь меня еще обижать? Я велела поставить эти французские безделицы лично для вас, а вы к ним даже не притронулись!
Он невольно рассмеялся.
— Миледи, человеку, который обидит вас, полагается ад без надежды на спасение. Если бы красота умела убивать, то мне суждено было бы погибнуть без покаяния.
