волей божьей вдруг да и сболтнет чего лишнего, что сейчас утаить желает. Не прямо, так намеками. Коль иначе спрашивать мы ее пока не намерены, пусть хоть так язык распускает.
— Славные советы дает твой друг, когда решает рот раскрыть, — захихикала ворожея и встряхнула мешочек. — Так что, отважный рыцарь, осмелишься задать свой вопрос силам, что превыше зверей и людей?
— Делай что хочешь, женщина, но помни: как уйдем мы, так же и вернемся однажды. И спросим сторицей за каждую ложь, что сказала ты сегодня.
— Ни слова лжи мною не сказано, — пожала плечами согбенная гадалка. — А вернуться в дом мой вам не суждено.
Прежде, чем успели мы ответить что-то, она перевернула кошель над расстеленной на столе белой холстиной, и из него посыпались деревянные кружочки размером с монету, но потолще. В беспорядке легли они на ткань, однако ж ни один со стола не скатился. Припоминал я смутно подобные гадания, и казалось мне, что на кружках должны быть руны, но чисты были те кусочки дерева, что лежали на ткани перед Рунвальдой.
— Нужно, чтобы ты выбрал три, по ним истолкую я судьбу твою, — проскрипела ворожея, и я в который раз уже не смог опознать по голосу года ее, ибо то кряхтела и каркала она, как старуха, то говорила голосом грудным и мягким, словно зрелая женщина.
С сомнением взирал я на рассыпанные по ткани деревяшки и не мог решиться. Прав Вигхард в который уже раз: все слова собрать нам следует, что сказаны могут быть, все, что помочь нам может, и только если недостаточно этого станет, тогда придет время расспросов иных. Но и марать руки и душу безбожной ворожбой я не хотел.
И вновь товарищ мой пришел мне на помощь.
— Как удобно, что нас тут трое, — негромко сказал он. — Три безделицы, каждому по одной, верно?
И, прежде чем, успела старуха возразить, прошелестело лезвие его меча возле ее уха и уперлось острым концом в один из деревянных кружков на столе.
— Вот этот пусть мой будет.
Даже не дрогнула Рунвальда, хоть и близок был клинок к ее шее, лишь головой качнула.
— Сам не ведаешь, что сотворяешь ты, воин Господа, три судьбы воедино сплетая и единой нитью связывая. До этой поры, как вошли вы, так и уйти могли, своею волей шагая. Если же я с вами выберу — я глашатаем наших судеб стану, и не уйдет от них ни один из нас. Верно ли хочешь того?
— Болтай, — скучающим голосом отозвался воин, возвращая клинок на прежнее место. — Болтай, гадалка, покуда не по твою душу пришли.
Я кивнул, соглашаясь с его решением, ибо хоть и противно Богу было то, в чем сейчас принимали мы участие, но и бежать отсюда в страхе перед пустыми словесами согбенной старухи было посрамлением как чести рыцарской, так и истинной веры.
Рунвальда взяла кружок, в коий клинок упирался, и перевернула его. На оборотной стороне черным и впрямь была выведена руна:
— Тейваз, — каркнула гадалка и хрипло рассмеялась. — Знаешь, что таит она, рыцарь?
Вигхард дернул щекой, будто желая повторить свое «болтай», но смолчал. Рунвальда, словно услышав непроизнесенное, кивнула и продолжила.
— Для пращуров наших означала эта руна имя верховного Бога Тюра, что был храбрейшим и честнейшим. А еще одноруким был Тюр, и не храбрость была причиной того увечья, но честность.
— Жаль, Вернера не взяли, — в притворной скуке вздохнул я. — Вот уж кто сказкам порадовался бы.
— Решили однажды боги сковать Фенрира, ужасного волка, ибо непомерны стали силы его и необуздан нрав, — будто не слыша меня, нараспев заговорила Рунвальда. — Но рвал все путы дерзкий зверь и из всех уз вырывался. Тогда сковали им гномы особую цепь, кою не смог бы разорвать Фенрир, и стали Боги похваляться этим, возбуждая в нем любопытство и спесь. Предложили они волку испробовать колдовские путы, но был зверь хитер и подозрителен, и соглашался лишь с условием: да вложит кто из богов руку ему в пасть, лишь тогда дозволит он сковать себя. И согласился Тюр, честность которого была известна всем, и вложил руку в пасть волка, коего сам вскармливал, ибо другие страшились, и так скован был Фенрир. Поняв же, что тенет разорвать не сможет, впал зверь в ярость и сжал челюсти свои, и так стал Тюр одноруким, но готов был он к той жертве во имя усмирения обезумевшего волка.
— Толкование этой сказки и мне понятно, — заговорил я. — Пророчишь увечье рыцарю, дух его смутить хочешь?
— Где боги руку теряют, там смертные жизнями расплачиваются! — зашипела Рунвальда, нахохлившись, будто ворона. — Сколько жизней в пасть волчью вложить готовы ради усмирения зверя?
— Жизнью рисковать — не в новинку для воина, — безмятежно молвил Вигхард и поудобнее перехватил меч. — Теперь ты выбирай, старуха, да рассказывай позабавней.
Не стала перечить Рунвальда, протянула руку к кружкам, но дрогнула рука в последний момент.
— Не гадает знающий на свою судьбу, — сказала она негромко, и вновь голос ее не похож был на старушечий. — Ибо лишь другим могу ее растолковать, моя же закрыта и непонятна разуму моему. Но сейчас… кто знает.
Он несмело сомкнула тонкие пальцы на одном из кружков и перевернула. А перевернув, вскрикнула в отвращении и отбросила его, будто мерзкого жука подняла, и упал кружок на стол, являя нам рисунок:
— Кеназ! — выплюнула Рунвальда и затрясла головой. — Кеназ! Факел! Огонь и псы из видений моих! Не знаю я толкования и знать его не желаю. Но теперь уж верно связана я с судьбой, что эта руна возвещает, и не избегну ее.
Умолкла она и подняла лицо ко мне, и разглядел я под шкурами подбородок, и губы ее, и прядь волос. И опять не смог опознать возраста. Белел в тенях подбородок, губы очерчены были сурово и резко, и прядь волос в темноте блестела золотом, но не могу сказать я, что не помнилось это мне, обманчивы были блики огня и тени тесной комнаты.
Я взглянул на Вигхарда, и тот пожал плечами, словно говоря: «Сыграй в эту игру, что нам с того?» Вот в ком вера была тверда, и никакие сказки не тревожили безмятежности его. Вздохнув, указал я на ближний ко мне кружок, что лежал чуть поодаль других, на краю белой холстины. Рунвальда потянулась, перевернула его, и увидели мы третий знак:
— Райдо, — прочла ворожея. — Путь. Что ж, так тому и быть. Ты пришел узнать
