болезнями и голодом. Однако уже через несколько десятилетий после его смерти в 1838 году стало очевидно, что Великобритания избежала так называемой мальтузианской ловушки и смогла поддерживать численность населения, которая фактически удвоилась в течение первой половины XIX века и с тех пор никогда не прекращала расти.
Таблица 1
Население Великобритании (млн)
Источник: [Mitchell 1988].
В течение XVII века население Англии и Уэльса росло и падало в соответствии с мальтузианской моделью, достигнув пика в 5,3 миллиона в 1656 году, а затем сократившись до 4,9 миллиона в 1686 году. Все изменилось в XVIII веке, когда, даже без присоединения Шотландии (1707) и Ирландии (1801), население значительно увеличилось, а вместе с ним удвоилось в каждой половине столетия (см. таблицу 1). Если бы Мальтус был встревожен темпами роста населения в конце XVIII века, он бы пришел в ужас от того, что население нового Соединенного Королевства с 1801 по 1851 год почти удвоилось: с 15,6 до 27,4 миллиона (несмотря на голод в Ирландии, из-за которого ее растущее население сократилось на 1,6 миллиона по сравнению с показателями 1841 года). Во второй половине XIX века темпы роста практически не снижались; к 1901 году население достигло 41,5 миллиона человек. За полтора века население Великобритании увеличилось в четыре раза.
Как это произошло и почему это случилось в первую очередь в Великобритании, волнует историков и демографов уже два столетия. Современная ортодоксия отражает труды Кембриджской группы по истории народонаселения и преуменьшает достижения в области общественного здравоохранения и эпидемиологии, утверждая, что уровень смертности снижался медленно (ожидаемая продолжительность жизни при рождении выросла с 31,8 до 41,3 в период с 1686 по 1871 год, а затем увеличилась до 69,2 к 1950 году), а общий коэффициент репродуктивности (то есть количество дочерей у женщины) лишь незначительно вырос с 2,17 до 2,54 в период с 1688 по 1871 год. Вместо этого, переработав более поздние аргументы Мальтуса, кембриджские исторические демографы утверждают, что семьи благоразумно адаптировали свой размер в зависимости от уровня заработной платы: так, возраст вступления в брак для женщин снизился с 25 до 22 лет в период с 1700 по 1850 год, а среднее количество детей в семье выросло с 5,7 до 6,2 в период с 1771 по 1831 год. Однако вопрос о том, был ли расчет затрат и выгод, связанных с рождением детей, так сильно привязан к уровню заработной платы, представляется спорным. Из дебатов о повышении уровня жизни британцев в период индустриализации мы знаем, что долгосрочные макроизмерения доходов искажаются не только краткосрочными экономическими колебаниями, но и глубокими географическими, профессиональными и гендерными различиями, а также четкими региональными особенностями в сфере расходов на питание и аренду [Feinstein 1998: 625–658; Griffin 2010: глава 9]. Таким образом, если численность населения росла и падала только в соответствии с чисто экономическими расчетами, то мы по-прежнему не можем объяснить феноменальный рост или относительную стагнацию преимущественно сельских жителей России и Франции в XIX веке.
Причины так называемого демографического перехода Великобритании к снижению темпов роста населения с конца XIX века дают более точное объяснение того, как семьи делали благоразумные расчеты относительно своей численности. В связи с тем, что введение обязательного школьного образования не позволяло детям зарабатывать на жизнь в качестве наемных работников, усиление государственного регулирования воспитания детей снижало престиж родительства, а улучшение здоровья населения снижало уровень младенческой смертности, люди позже вступали в брак и рожали меньше детей. Среднее число детей, рожденных замужней женщиной, резко сократилось с шести до чуть более двух за весь XIX век. Оказывается, Мальтус мог ошибаться в том, что рост населения неустойчив, но он был прав в том, что ключ к его успешному регулированию лежит в культуре, преодолевающей биологию и позволяющей семьям планировать или пытаться регулировать свою численность с помощью сексуального воздержания и отказа от полового акта. Благодаря определяющей роли культуры в этом процессе общий евро-американский путь быстрого роста и стабилизации скрывал тонкие национальные колебания, причины которых зависели от конкретной местности [Szreter 1996; Livi Bacci 2007: глава 4]. С этой точки зрения основания для быстрого и устойчивого роста населения Великобритании вполне могли быть не единичными, а множественными и корениться в новых культурных представлениях о семье и ребенке в той же степени, что и в уровне заработной платы, улучшении производительности сельского хозяйства или общественного здравоохранения.
То, что позволило Великобритании преодолеть мальтузианскую ловушку, обеспечило ей статус чрезвычайно молодой страны. К 1851 году 60 % населения составляли люди моложе 24 лет; эта цифра на протяжении длительного времени снижалась лишь незначительно, до чуть более чем 50 % к 1901 году, несмотря на увеличение продолжительности жизни. Благодаря молодости увеличивалась и мобильность. Перепись 1851 года показала, что 67 % людей в возрасте от 20 до 24 лет были мигрантами в городах и 58 % – в сельской местности. Молодость оказалась не единственной движущей силой мобильности; решающее значение имело смягчение законов о поселении, призванных ограничить мобильность бедняков, предоставляя им помощь только в их «домашних» районах. В конце XVII века эти законы стали более строгими, поскольку определение поселения было введено теми, кто арендовал или владел собственностью, платил налоги, занимал должность или работал в течение года (права женщин реализовывались только в браке). Переезжать из одного прихода в другой могли только те, кто имел письма от своих приходских служителей, свидетельствующие об их благонадежности. Тем не менее по оценкам, до 65 % населения покинули свои приходы между 1660 и 1730 годами в поисках работы или брака. В основном эти перемещения носили локальный, сезонный и круговой характер. Многие люди возвращались в округа, где они проживали. Основная часть дел о поселении бедняков, рассмотренных в Кенте в период с 1723 по 1795 год, касалась мужчин, которые проделали путь менее чем в 35 миль, хотя есть и свидетельства, что каждый седьмой в этот временной промежуток выезжал за пределы родного графства [Landau 1990: 541–572; Migration 1988; Moloch 2003].
Ослабление законов о поселениях в 1795 и 1834 годах, появление новых городских центров и наступление долгой депрессии в сельском хозяйстве в 1870-х годах изменили традиционную схему краткосрочной и сезонной миграции. К 1851 году только половина жителей Лондона в возрасте старше 20 лет родились там, в то время как треть жителей Ланкашира были выходцами из других графств, причем только ирландцы составляли более 10 % от общего числа [Mokyr 2010: 305]. В других индустриальных регионах – центральной Шотландии, Южном Уэльсе и Западном Мидлендсе
