– Эх, рабская ты душонка! – презрительно бросил он батраку и плюнул в сторону.
– Хоть и рабская, да не разбойничья, – не без гордости ответил Григорий. – Никому не позволю хозяина моего обкрадывать! Мертвого или живого – мне все едино… А ты давай проваливай подобру, поздорову, а то, неровен час, возьму грех на душу!
– Боишься, значит, грешить? – вновь криво усмехнулся Калошин. – Хочешь перед Богом чистеньким предстать? Как после баньки? Не выйдет, все одним дегтем мазаны, и я не грешней тебя и не грязней…
Произнося все это, Илларион с вкрадчивой осторожностью кошки приближался к батраку.
– Ты мне зубы не заговаривай! – разгадав его маневр, бросил Григорий. – Еще один шаг – и я буду стрелять!
Однако честный работник не учел, с кем имеет дело. Для бывшего разбойника не составило труда в одном прыжке достать до ружья и, ухватив его за ствол, отвести в сторону. Прогремевший выстрел напугал только лесных птиц, взметнувшихся в небо. В следующее мгновение Григорий почувствовал страшную боль в сердце. Он даже не смог закричать, только жадно ловил ртом воздух, словно пытался таким образом удержать стремительно утекавшую из тела жизнь. Он едва услышал, как разбойник прохрипел ему в самое ухо: «Прости, брат! Хотел, чтобы по-честному промеж нас все было, да не вышло дело!» Он еще жил несколько мгновений. Слышал, как Илларион бережно уложил его на землю рядом с хозяином. С трудом открыв глаза, увидел над собой громадные сверкающие звезды уже другого неба и с загадочной улыбкой отошел в мир иной.
Калошин всегда держал нож в сапоге на всякий случай. Когда он отряхивал от земли штанины, вставая после молитвы с колен, нож незаметно перекочевал в рукав куртки.
Чтобы закопать два трупа, могилу пришлось рыть не малую. Солнце уже стояло высоко, и слышно было, как далеко на дороге скрипела чья-то телега, когда Илларион сбросил мещанина с работником в глубь ямы и засыпал комьями земли.
До Нижнего Новгорода Калошин доехал беспрепятственно. По документам он теперь числился тверским мещанином Осипом Лесаком. Пушной товар был продан на ярмарке быстро, всего за день, потому что сговорчивый тверяк не ломил цену, не особо торговался и старался много среди купцов и мещан не мелькать по вполне понятной причине – он боялся встретить знакомых покойного Лесака. Расторговавшись вчистую, Илларион снял комнату в доме богатой вдовы, содержательницы пансиона. Вскоре он близко сошелся с ней и зажил припеваючи, не заботясь более о хлебе насущном. Вдова, правда, была уже не молода, на десять лет его старше и к тому же дурна собой. Высокая, плечистая, как гренадер, рябая и неулыбчивая, с прилизанными редкими сухими волосами, на которых торчал старомодный чепец, она и мыслить не могла, что сможет пленить черноглазого рокового красавца жильца. В «приезжего мещанина Лесака» она влюбилась, как кошка, и доставляла ему немало хлопот своей испепеляющей страстью. Впрочем, Илларион терпел все до поры, пока в город не пришла холера. Тогда бывший разбойник бежал в Москву, оставив вдове уничижительного содержания записку, в которой сообщалось, что он возвращается в Тверь, к жене и детям.
«Уж в Москве-то царь не допустит холеры!» – наивно полагал он. Впрочем, так многие думали. Почти месяц пришлось просидеть в карантине, перечитывая старые журналы и мучаясь от безделья. Наконец, оказавшись в Москве с достаточной суммой денег, чтобы нанять комнату и не где-нибудь на окраине, а у Яузских ворот, неподалеку от особняка князя Белозерского, Калошин первым делом купил «Московские ведомости». Из небольшой заметки он узнал о смерти Тадеуша Заведомского, тестя известного купца Казимира Летуновского, и о том, что отпевание пройдет завтра в храме Святого Людовика Французского.
– Да неужто это Казимирка стал таким богатым и известным всей Москве купцом?! – воодушевлясь, воскликнул Илларион. – Вот так дела!
Всю ночь он глаз не сомкнул, строил разные планы относительно своего будущего. Ему хотелось вернуться на службу к князю Белозерскому. Не долго он прослужил у него, всего-то полгода, но эти дни были самыми счастливыми в его жизни. Ведь он имел власть над всей княжеской дворней, и платил Белозерский ему щедрой рукой. Вот Казимирка, бывший казначей князя, и попросит Илью Романовича взять его обратно на службу. Ростовщик всегда чуял в нем разбойника и дрожал, как заяц, при виде Иллариона. «Уж этого выжигу я сумею схватить за горло!» – потирал ладони Калошин в предвкушении новой встречи с Летуновским.
Однако он просчитался, выбрав неподходящее время и место для возобновления знакомства с ростовщиком, и оказался в прямом и переносном смысле в луже.
Когда на третий день после похорон тестя Казимиру Аристарховичу доложили о визите некоего господина Лесака по очень срочному делу, ему и в голову не пришло, что это бывший слуга князя Белозерского. И он его принял.
– Ах, это снова вы! – нахмурился ростовщик при виде Иллариона. – Хотите опять напомнить мне про двенадцатый год! Послушайте, давайте напрямик – что вам от меня надо?
– Помилуйте, пан Летуновский, – заискивающе произнес Калошин, – я имею к вам всего лишь одну маленькую просьбишку…
– Если желаете поступить ко мне на службу, то у меня свободных вакансий нет! – с ходу заявил поляк. – Разве что… – Он на миг задумался, не может ли ему пригодиться в одном из ломбардов такой нахал, но тотчас отмахнулся от этой идеи, решив, что тот непременно будет воровать. – Впрочем, нет, ничего нет! Ступайте себе.
– Вовсе я не к вам прошусь на службу, дорогой пан Летуновский, – продолжал заискивать Илларион. – Мне хотелось бы вернуться к прежнему своему благодетелю, князю Белозерскому.
– К Белозерскому? – удивился Казимир. – А при чем здесь я?
– Я смиренно прошу, чтобы вы меня ему рекомендовали.
– С какой стати? Я вас совсем не знаю. – Летуновский взял из коробки сигару и закурил, пуская дым визитеру в лицо.
– Да всего-то пять слов, – отмахиваясь от дыма, торговался Калошин. – Скажете только: «Такой-то служил у моего приятеля в Петербурге», и будет…
– А что будет? – усмехнулся ростовщик.
– То есть? – не понял Илларион.
– Ну, скажу я пять слов Белозерскому, а мне какая с того выгода?
– Вам какая выгода?! Да ведь если я стану у князя служить, он будет у вас весь как на ладони, – Калошин сунул поляку под нос свою огромную и не совсем чистую ладонь.
– Он и так у меня весь как на ладони, – сообщил Казимир, не забыв пустить в лицо визитеру новую струю дыма. – На ладони и в кармане.
