как до ее слуха долетели приглушенные голоса – так разговаривают люди, когда остерегаются быть кем-то услышанными: глухо, прикрывая рот ладонями по сторонам. Дуняша затаилась, подумав, что это и в самом деле дикие видом ямщики подкрались, чтобы ухватить ее и затащить в ямскую избу, всем троим на потеху. Успела подумать: «Надо было у княжны пистоль попросить, бабахнула бы через дверь для острастки».
– Слушай, Демьян! Пока сотник укладывается спать, сделай, что повелеваю тебе «государевым словом и делом», – негромко сказал один из мужчин, и Дуняша едва не вскрикнула, узнав голос князя Квашнина. Объявить «государево слово и дело» значило очень многое, и девица замерла, прикрыв рот ладонью.
– Повелевай, князь Трофим! Повелевай, сделаю все, что надо великому государю и царю Алексею Михайловичу! – отозвался хозяин постоялого двора.
– Пошли своего полового, мальчишку Луку, не мешкая, к пронскому воеводе с известием, что мною опознан по сыскной сказке от синбирского воеводы князя Милославского один из сих командиров стрелецкий сотник Мишка Хомутов. По неведомой мне пока что причине он едет на Москву вместе с княжной Мышецкой, о которой было известно у воеводы Борятинского, что она без спроса и оповещения сама или чужой волей того же воровского сотника Хомутова вывезена из Уреньского городка. Так пронский воевода пусть спешно шлет в угон за мной по тракту с десяток крепких и хорошо оружных ярыжек мне в подмогу. Знать надобно, не с прелестными ли письмами от Разина едет на Москву тот воровской сотник? И не в сговоре ли с разинцами кто-нибудь в стольном городе? Луку ушли тайно, пеши, ворот не открывай, чтобы сотник не насторожился и не сошел в лес – ищи тогда его там, как осетра в море! К утру Лука будет в Пронске, к вечеру на тракте жду воеводских ярыжек. Ступай, а я вернусь в горницу, как бы Мишка не обеспокоился моим долгим отсутствием. Сказал ему, что выйду по нужде да проверить, задал ли ты коням овса вдоволь.
– Бегу, бегу, князь Трофим! Луку взбужу, парнишка в пристрое уже спит, наверное. Соберется живо, он у меня смышлен, сноровист, через забор сиганет, как жаба в омут, неприметно!
Дуняша и вовсе обмерла при словах князя Квашнина, что и он вышел на подворье по нужде. «Ежели откроет дверь, мне смерть! Догадается, что я выведала его секрет…» Но шаги, удаляясь, затихли, и девица проворной ящерицей выскользнула из нужника и, стараясь прижиматься к бревнам дома, вбежала в горницу, где княжна Лукерья уже начала раздеваться.
– Ой, княжна Луша! Ой, беда-то какая напала на нас! – едва сдерживаясь, чтобы говорить как можно тише, выпалила Дуняша, но княжна и без того по ее бледному лицу и округленным глазам догадалась, что на подворье что-то случилось. Она тут же усадила подругу на лавку, положила обе руки ей на плечи, слегка встряхнула.
– Говори, да бережно! И у чужих стен могут быть уши!
– Сейчас скажу, княжна Луша, дух захватило… Князь Трофим по сыскной сказке от воеводы Милославского опознал сотника Хомутова и велел Демьяну послать своего полового Луку посыльщиком к пронскому воеводе с изветом и просить десять оружных ярыжек в помощь. Хочет вашего жениха ухватить и пытать, не от атамана ли Разина он едет на Москву бунтовать тамошних посадских…
– Вот оно что-о, – выдохнула сквозь стиснутые зубы княжна Лукерья. – Наскочили-таки сысковики на Михася, опознал его этот змей, три ежа ему под зад! – вдруг вспомнила она ругательскую присказку Еремея Потапова.
– Надо упредить сотника и бежать отсюда… – предложила Дуняша, засуетилась, вскочила с лавки, готовая похватать свои вещи и спешить на конюшню, где отдыхали их кони.
– Когда князь Трофим ждет пронских ярыжек? – уточнила княжна Лукерья, а в голове уже начал созревать замысел, как избежать страшной беды, которая подкатилась к ним уже так далеко от мест сражений в образе негаданного попутчика.
– Завтра к вечеру на тракте они должны нагнать нас! Упредите сотника Михаила, княжна Луша, как бы подлый князь не сделал ему пакости, ударив ножом в спину.
– Не думай так, Дуня. Ежели вызывает подмогу, знать, и в самом деле живым ухватить надумал для крепкого спроса в приказе Разбойных дел! А до вечера путь еще долог и времени у нас много. Михасю пока говорить ничего не надо, он горяч, может при чужих людях схватиться за оружие и вовсе объявит себя разинцем. Тут надо все сделать хитро и с великой осторожностью, чтобы и комар носа не подточил, чтобы мы остались вне подозрения в случившемся… С постоялого двора мы должны ехать тихо и мирно. А с посланцем князя Квашнина Лукой я сама поговорю по душам.
– Но когда? Демьян пошел уже его будить и собираться спешно, – Дуняша от волнения ходила по горнице, не находя себе места: семь шагов от стола у окна до двери и столько же обратно.
– А меня будить не надо. Ты сиди здесь тихо, ставню прикрой, но не запирай изнутри. Свечку погаси, а я живо в поле, где гуляют казаки на воле, – с шуткой добавила княжна Лукерья. Она взяла оба пистоля, саблю, тихонько взглянула на небо, откуда по-прежнему шел мелкий частый дождь, прошла за нужник, прихватила одну из толстых досок настила, прислонила к забору и довольно легко перемахнула на ту сторону, перекинув и доску вслед за собой.
– Вот та-ак, полежи в бурьяне часок, подожди меня, – прошептала княжна Лукерья, пряча доску, – а мы – на тракт, в перехват княжеского тайного посыльщика. – Пригибаясь и прячась за кустами, княжна обошла поляну и вышла на ее восточную окраину, где проезжий тракт, миновав край озера, уходил в густой и темный лес. Затаилась в десяти шагах от дороги, а сама поглядывала на поляну и на строения постоялого двора. И в который раз пришла на ум поговорка, что Бог не без милости, а казак не без счастья.
«Какое счастье, что Дуняша подслушала разговор князя Трофима с этой змеей подколодной Демьяном! Могли бы нежданно наскочить, так что и не отбились бы… Ах ты, пес лукавый, всю дорогу выспрашивал, кто мы да откуда, да зачем в такую пору в путь пустились? Хите-ер, такого беса одним «аминем» не отшибешь, надобно увесистую дубинку загодя прихватывать с собой… Ага, вона кто-то с забора на землю соскочил! Иди, иди, послушный пес Лука! Долго будет ждать тебя пронский воевода с изветом на моего муженька Михася! Выть тебе сейчас волком за твою овечью простоту! Не мимо сказывают, что Бог любит праведника, а черт ябедника… Прости и ты меня, Господь, беру этот
