которые постукивали под освежающим, пахнущим водорослями морским ветерком. Когда Чжу вошла, прикрыв за собой дверь, он как раз сидел на кровати, скрестив ноги, и полировал меч гладким прямоугольным камнем. Чжу так привыкла снова видеть Оюана в доспехах, что в обычной одежде он, поглощенный работой, показался ей необычно хрупким и уязвимым. Генерал был не в многослойных монгольских шелках, которые сами по себе доспех, только иной, а в короткой рубахе в наньжэньском стиле.
Они никогда не обсуждали то, что делала Чжу во время своих визитов. Но когда Оюан поднял голову и увидел ее на пороге, одну, между ними проскочила острая искра понимания.
— Нужна твоя помощь, — сказала Чжу, бросив сверток на кровать. — Состязания Фана Гочжэня. Надо, чтобы ты притворился мной, пошел и выиграл их.
Она знала, что это жестоко — просить о таком, когда он надеялся на другое. Оюан и в лучшие времена держался скованно. Едва взглянув на одежду, он напрягся. Повисло тяжелое молчание. Потом он уточнил пугающе ровным голосом:
— Ты хочешь, чтобы я притворился тобой, притворяющимся бабой, и сразился с бабами.
Да, нехорошо, что у него меч в руках… Чжу — возможно, единственная из всех — ясно понимала, сколь многого просит. Другие люди подчас удивлялись, почему евнуха бесит, что его легко принимают за женщину. Они ведь и так генерала мужчиной не считали. Но для Оюана это было все равно что признать — все его гордые, длиной в жизнь, усилия добиться признания пошли прахом: мир никогда не увидит в нем мужчину, его лишь снисходительно терпят. Наряжая Оюана в платье, Чжу загоняла его в ту форму, которую он отказывался принимать. Выставляла на посмешище.
— Я бы смог. Да ты знаешь. — Чжу собрала всю свою искренность, пытаясь растопить ледяной нефрит. — Я так уже делал. И еще сделал бы, но мне не хватит сил победить. А победить надо, генерал. Мне нужна эта награда. Я не пытаюсь тебя унизить. Я прошу, потому что другого выбора нет. Юйчунь по росту подходит, и выиграть мог бы, но он…
Чжу проглотила свой последний довод: он слишком мужественный.
— В общем, никто, кроме тебя.
Губа Оюана приподнялась от животного отвращения. Отказ читался в каждой линии окаменевшего тела. Чжу сказала, намереваясь задеть за живое:
— Я-то думал, ты готов на все ради нашей победы.
Она ударила по больному, и в лице Оюана промелькнула неприкрытая мука, бо́льшая, чем может вынести человек. Костяшки пальцев на рукояти меча побелели. На миг Чжу передалась его боль. Оюана воротило от ее идеи, но дело есть дело, и он боролся с собой.
Генерал сдался, и это зрелище показалось ей слишком личным. Оюан, видимо, понял, что Чжу читает его по глазам, и отвернулся. Помолчал и наконец просипел:
— Если тебе надо, чтобы я это сделал… — Он словно на камень налетел. Затем выпалил с ненавистью к себе (и к Чжу): — …То заставь меня.
У Чжу от сострадания непривычно сжалось сердце. Оюан никогда не просил о помощи. Она вытащила кожаный сверток, тот самый, что выронила на лестнице. Внутри оказались разнокалиберные тончайшие иглы.
— По пути сюда я спросил Цзяо Ю, как причинить человеку нестерпимую боль, не ранив его. Он сказал мне попробовать вот это… Наверное, подумал, что мне надо выпытать из кого-то признание. — Естественно, совесть Цзяо не мучила. — По-видимому, если боль можно облегчить иглоукалыванием, то и обратное возможно. Чтобы добиться максимального эффекта, нужна опытная рука. Но даже знания основных линий хватит, чтобы заставить человека орать от боли.
— Орать я не буду, — ответил Оюан. Взгляд его был прикован к иголкам. Видеть, как кто-то предвкушает облегчение, подумала Чжу, — это даже интимней, чем наблюдать сам момент. Дойдя до предела, человек трепещет от желания, хотя до встречи с желаемым еще далеко.
Она мягко сказала:
— Расстегнись.
Оюан не сообразил сразу, что это будет нужно. Теперь до него дошло. Перспектива унижения омрачила его желание, но не смогла милосердно стереть его.
После очень долгой паузы Оюан положил меч на кровать и встал. Отвернувшись от Чжу, он рывками расстегнул все застежки и сбросил одежду.
От напряжения жилы проступили по обеим сторонам его гладкого горла, где не наблюдалось ни щетины, ни кадыка. Чжу немедленно — инстинктивно — поняла, что она первая и единственная, кто видит его обнаженным. Он сдался ей на милость, и неизмеримость этого поступка наполнила ее благоговением. Дух захватило. Чжу доводилось видеть его жир, кровь и мышцы. Но истинное вторжение произошло сейчас. Между ними безвозвратно рухнула какая-то преграда.
То, что Оюан прятал под одеждой, не слишком отличалось от того, что скрывала сама Чжу. Не зеркальное отражение, но сходство по сути: их тела не соответствовали той роли, которую они играли в глазах людей. Чжу казалось, что они и дышат в унисон. Если они прикоснутся друг к другу, это будет не обычное соприкосновение тел, но слияние душ, запредельность безусловного приятия, потому что они понимали и чувства, и тела друг друга. Потому что они были — одно.
Кончик первой иглы завис над Оюаном. И, прежде чем острие коснулось кожи, от близости руки Чжу у него встали дыбом все едва видимые волоски. По ее телу прошла ответная дрожь: осознание родства.
Чжу знала об их сходстве. Оюан — нет. Ее охватило сладкое, почти неодолимое, никогда прежде не испытанное желание: сбросить одежду и показаться ему, чтобы он знал, отчего она так хорошо его понимает. Почему-то ей это казалось более действенным, чем просто признаться. Все равно что отдаться. Поделиться собой во всей полноте с единственным из всех известных ей людей, кто способен понять.
Она не успела погрузиться в свои желания. Оюан с отчаянием попросил:
— Давай же!
Их подхватила общая волна, вставшие дыбом волоски соприкоснулись, и игла легко вошла под кожу.
* * *
Оюан стоял в ряду соперниц по состязанию. В песчаной цинъюаньской грязище были по кругу расставлены бамбуковые шесты в два человеческих роста. Их согнутые аркой верхушки украсили плетеными шарами в ленточках. Те раскачивались и переливались на сыром морском ветру. Холод не распугал местных зрителей. Толпа вопила вразнобой, люди локтями пробивались к арене. Продавцы еды, вопящие дети, собаки, цыплята, редкие мужчины и невероятное по меркам Оюана количество женщин. Все собрались посмотреть на состязание.
Оюан был одет в черный плащ с пояском и шелковым воротом. Из-под плаща выглядывал складчатый подол легкой юбки. Удобные темные штаны он заправил в мягкие высокие сапожки. Лицо скрывала черная чадра. Волосы свободно рассыпались по плечам, но часть была собрала в узел и перехвачена лентой на затылке, чтобы не лезли в глаза. Под одежду
