— Ты Орм, — сказал Билал аль-Джамиль по-гречески, почти чисто. — Аль-Кудс послал весточку, что ты гонишься за разбойниками, которые одолевали нас несколько недель. Мы смогли прикончить часть из них — десятка три, я полагаю, считая и вашего сородича.
— Он нам не родич, — торопливо возразил я. — С севера, как и мы, но не родич. Мы думали, его держат в плену, а он, похоже, был у них вожаком.
Билал аль-Джамиль нахмурился и молчал, пока тихий раб разливал набид в серебряные кубки и накладывал засахаренных орехов, которыми Козленок немедля набил рот.
— Не вожак, — наконец сказал араб и пренебрежительно махнул рукой. — Так, мелкая сошка. Главный у них Черное Сердце. Тот уволок все припасы, награбленные тут, в свое логово и укрылся там с тремя сотнями воинов.
Он скорчил гримасу.
— Они пожирают своих мертвецов, — поведал он. Для меня это была не новость. Потом он улыбнулся ослепительной, открытой, счастливой улыбкой. Так улыбаются безумцы и пьяницы. — Но мы вскроем его логово, этот Кальб аль-Куль, ты и я вместе.
Я поперхнулся набидом. Я-то думал, дело сделано. Насколько я мог судить, у Билала небольшой отряд всадников, как говорят сарацины, сага, а также десяток-другой пехотинцев. Вместе человек сто в лучшем случае, и горстка побратимов в довесок. Очень хотелось сказать ему, чтобы он шел трахать коз, что мне сильно повезет, если Братство не распадется до утра, а уж тащиться боги ведают куда и сражаться с такой оравой врагов…
Вместо этого я вытер губы и справился, где находится логово Черного Сердца.
Билал аль-Джамиль весело улыбнулся.
— В Масаде, — бодро ответил он, — недалеко от Эн-Геди.
Это был, как сказал Финн, закуток Хель, подходящее место для убийцы детей вроде старины Ирода. Финново знание христианских евангелий оставляло желать лучшего, но тут он оказался совершенно прав.
Верблюжий катышек с плоской вершиной, гора Масада выглядела жутью навозного цвета, исполосованной дорогой к старому римскому лагерю, а огромный водосброс, который римляне выстроили, ныне превратился в водопад осыпи.
Валы обрушились, но сама отвесная скала была достаточно высока, чтобы увидеть ее из Эн-Геди, так что тем, кто там скрывался, не было нужды подновлять укрепления. Даже подъем по старому водосбросу займет не менее получаса, под беспощадным солнцем и под градом стрел и камней — в общем, проще сразу заколоться.
— Тогда мы нападем ночью, — сказал аль-Мисри. Я вытер пот с лица и оглядел его войско: батили из Египта, иссиня-черные масмуды, местные бедуины. Только масмуды сражались пешими, в длинных рубахах до пят и тюрбанах, вооруженные щитами, копьями и луками; но они не смогли бы найти и собственные члены при свете дня, не говоря уже о том, чтобы подняться на гору ночью.
Был еще один путь вверх, я потрудился узнать. Его именовали Змеиной тропой — опять рука Одина, — к северу и востоку от этой скалистой громадины, гордой, как нос драккара. Тропа, мне сказали, коварна и при дневном свете и так узка, что один крепкий воин может задержать на ней сотню противников. Ночью легче прикончить дозорных, но подниматься намного тяжелее — хуже того, защитники завалили тропу наверху, по словам лазутчиков, отправленных аль-Мисри.
— Единственный путь на вершину — утес высотой в десять ростов человека, — донесли они.
Финн посмотрел на меня, я поглядел на Квасира, сердце бешено заколотилось, а нутро словно стиснула холодная рука.
— Проще простого для паренька, таскавшего чаячьи яйца в Бьорнсхавене, — прогудел Финн и весело хлопнул меня по спине.
— Если встретишь его, дай мне знать, — ответил я с горечью. — Быть может, он расскажет, вытворял ли такое в темноте, на незнакомой скале и в чужой земле.
Но я уже знал, что надо сделать, подозревал, что такова моя участь, с того мгновения, когда Козленок, подсев к костру рядом со мной в Эн-Геди, одним простым вопросом сорвал полотно с лица истины.
Эн-Геди, когда мы пришли туда, оказался самоцветом Мертвого моря в этом краю покатых, бурых и выбеленных солью холмов, местом раскидистых пальм и — чудо из чудес — водопадов. Мы просто стояли под струями воды, запрокинув лица, как умирающие растения, и грезили о высоких кораблях, море и песчаных берегах.
Мы были почетными гостями аль-Куниса, но поселили нас в прохладных шатрах за пределами стен и башен крепости, возведенной для защиты полей бальзама, запахом которого был напоен воздух. Наш хозяин был слишком умен, чтобы допустить ораву викингов внутрь стен.
Мы разожгли костры, и неслышно ступавшие траллы принесли миски с едой — и какой едой! Баранина, ягнятина, мясо молодых голубей, приготовленные с шафраном, лимоном и кориандром, с розовой водой и мурри наки. Мы ели пальцами, спеша набить брюхо впрок, и рыгали в масленые от жира бороды.
Два дня мы провели вот так, чиня снаряжение и востря клинки, приходя в себя после всех испытаний.
Мы плавали в чаше под водопадом, а закутанные в черное женщины с кувшинами для воды визжали от нашей наготы и бежали прочь, закрывая лица руками — и хихикая сквозь пальцы. Были даже женщины, которых мы могли коснуться, присланные аль-Мисри, который, как все согласились, был ярлом ничуть не хуже всякого северянина. Если кто и догадался, что он откармливает нас на убой, таким хватило ума не произносить этого вслух.
В ночь накануне выступления к Масаде, покуда мухи и жуки с гудением носились возле костра, я сидел и слушал разговоры побратимов, наполовину не тут, но — Эйнар мог бы гордиться мною — все же внемлющий настроениям Братства.
Кто-то играл на дудке, скорее перебирал напевы. Финн пытался сделать скрипилиту из местной лепешки и спорил с Ботольвом насчет того, когда получит оставшийся выигрыш за свою правоту по поводу Ингера. Квасир и Хленни, которого прозвали Бримили — Тюлень, потому что он зачесывал назад волосы и мазал их пахучим маслом, — кидали тавлеи и ссорились: было уже слишком темно, чтобы видеть, как падают кости.
Клегги сидел заодно с Козленком возле Коротышки Элдгрима, одного из шести наших раненых, получившего рукоятью меча по виску; признаться, он был в наихудшем состоянии.
Поначалу казалось, что это просто удар по голове, и он встал, шатаясь и вытирая кровь, и даже усмехнулся. Однако час спустя схватился за живот и упал, свернувшись калачиком, и с тех пор так и лежал, дыша громко и натужно.
Я хотел оставить его здесь, вместе с Рыжим Ньялем и Торстейном Обжорой, — один ранен в ляжку, другой лишился двух пальцев на левой ноге. Надеюсь, за Коротышкой приглядят, и мы заберем его на обратном пути. Если вернемся, конечно. Козленок поднялся и пересел ко мне, весь в жире и по-прежнему жующий, — достойный наследник Финна. Побратимы сошлись на том, что прозвище подходит мальчишке как нельзя лучше — он постоянно что-нибудь грыз.
