Я проскользнул в дверь, сощурясь от резкого перехода из света в полумрак, из жары в прохладу. Внутри было пусто и гулко, будто под колпаком колокола, везде лежали густые тени, под ногами хрустели осколки цветных плиток — картина на полу изображала историю какой-то христианской саги.
Постепенно тени обрели форму: два человека, один сидит, скрестив ноги, другой на коленях, лицом к нему, положил голову на пол, словно в молитве, великолепный ржаво-алый плащ на плечах, коврик того же цвета на коленях. Слышался негромкий гул, будто незримые жрецы тянули свои песнопения.
Скрестивший ноги смотрел, как я приближаюсь, медленно, шаг за шагом. Я различил наконец морщинистое лицо, обожженное солнцем впалые щеки, черные провалы глаз, что глядели на меня с легким недоумением.
— Орм, — устало произнес Мартин. — Добро пожаловать в дом Божий, пусть здесь молились идолопоклонники. Моего товарища ты знаешь: это Старкад. Прости, что он не встает. Боюсь, у него нет сил.
Я подошел ближе и встал чуть в сторонке. Да, коленопреклоненная фигура — точно Старкад, а на спине у него не плащ, а вывернутые наружу его собственные легкие. Мои ноги подкосились, во рту пересохло.
Ему отрубили ребра, отделили от хребта и растянули, чтобы извлечь легкие и раскинуть те на спине, как крылья. Тело покрывала запекшаяся кровь, под коленями Старкада тоже была кровяная корка, а гул, принятый мною за песнопения, издавали разжиревшие от крови мухи, что ползали по полу.
— Я спрятался, — проговорил Мартин. — Когда Старкад и его люди настигли меня здесь, я спрятался. Они искали меня — без грубости, чтобы не сердить местных, — когда на них напали. Сотни. Крики и смерть, молодой Орм. — Он пошевелился, и мухи лениво приподнялись над полом, а потом снова опустились. — Когда я вылез, все исчезли — кроме него. Я сидел с ним и отпустил грехи, когда он умирал.
— Он был… жив?
— Да, — ответил Мартин ровно. — Он прожил еще добрый час, наш Старкад, хотя сказал немного. Я смочил его легкие, чтобы они сохли помедленнее, но даже это причинило ему боль.
Я вытер сухие губы и шуганул мух, пытаясь осознать случившееся. Все было как-то неправильно и бессмысленно. Он должен был погибнуть от руки северянина — а не какого-то отступника-араба или грека; а то, как его прикончили, — явно предупреждение нам, чтобы вселить в нас страх. Значит, Рыжему известно, кто мы такие, и он нас недолюбливает. Рыжий, рыжеволосый и темный сердцем.
Мартин посмотрел на меня поверх тела Старкада, покрытого живым ковром мух.
— Старкад был сатанинским отродьем, — изрек монах жестко, — охотился на меня повсюду, от Бирка до здешних краев, два долгих года. Я отыскал укрытие, но не мог спрятать Святое копье. Он победил, так я думал, — а потом произошло вот это. — Он оскалился, весь дрожа от торжества. — Если ты прежде не верил в Господа нашего, Орм, взгляни на это и внемли! Он обрекает неверных на страшные муки.
Я сморгнул жгучий пот, в церкви пахло смертью и кровью; поскорее бы выбраться отсюда. Я смотрел на Старкада и видел человека, раздетого догола и окровавленного с ног до головы. Ни шлема, ни кольчуги, ни копья.
И никакого рунного меча.
Мартин усмехнулся. Муха ползла по его лицу, но если он и ощущал ее, то не подавал вида.
— Вот так, — сказал он. — Копья нет. Твой пресловутый меч пропал. Им владеет тот, кто убил Старкада. Мы должны найти его.
Донеслись крики снаружи, шарканье ногами. Козленок ворвался в церковь, и отзвуки его пронзительного крика раскатились под сводом купола.
— Торговец, там люди! Сотни! И человек с рыжими волосами!
Я посмотрел на Мартина и шагнул к двери.
— Нам не придется их искать, священник. Прячься обратно. Они сами нашли нас.
К тому времени, когда я обнажил свой меч и повесил на руку щит, они уже ворвались в селение, выплеснулись мутным потоком из пыльных полей, где скрывались, — накатили отчаянной волной оборванцев, истошно вопящих и на удивление хорошо вооруженных.
Козленок попятился, когда у входа выросла могучая фигура. Копна спутанных черных волос, густая борода, рубаха в лохмотьях и длинное копье. Человек споткнулся на расколотой плитке, пошатнулся и хрипло зарычал по-гречески, замигал, чтобы поскорее привыкнуть к полутьме.
Я шагнул вперед, он заметил движение и кинулся на меня, как бешеный пес, и наконечник копья вонзился в мой щит с такой силой, что я едва устоял на ногах. Копье застряло. Я бросил щит на пол, и тот полетел вниз, увлекая копье за собой. Покуда мой противник пытался, наступив на щит, вытянуть свое оружие, я ухватился за древко и прыгнул, занеся клинок для убийственного удара.
Столкновение заставило меня клацнуть зубами, а он вскрикнул и упал, только ребра хрустнули. Когда я приземлился, он уже ерзал по полу, как выброшенная на берег рыба, и тихонько постанывал. Я увидел, что он бос, и ноги его черны, как пепел.
Козленок сунулся к нему, ловко перерезал горло своим ножом и посмотрел на меня, оскалив зубы, точно дикая маленькая собачка. Он мстил за погибшего брата.
Я двинулся к узкому входу, чтобы оглядеть улицы. Обезумевшие мужчины, размахивая топорами, копьями и мечами, носились туда и сюда, некоторые падали, другие вопили, словно одержимые местью призраки.
Вспышкой пламени сверкнули рыжие волосы. Что ж, Квасир выиграл спор. Ингер продрался сквозь кучку своих оборванцев, в тяжелой кольчуге и держа в руке, как я различил с содроганием, сокрушитель щитов — навершие копья, трех пядей длиной и трехгранное, с коротким обрубком древка. Жуткое колющее навершие, способное пробить три кольчуги разом в руках крепкого человека. А Ингер мнил себя силачом.
Он увидел меня, узнал. Его рот раскрылся в крике, обрамленный косматой рыжей бородой, — мне бросали вызов, но слов я не мог расслышать. Он извлек из ножен сакс и закинул щит за спину. И, с оружием в обеих руках, устремился ко мне, напролом, покуда люди вокруг дрались, падали и умирали в пыли и крови.
Ботольв попытался его перехватить, но Ингер встретил его плечом и отпихнул так, что наш здоровяк потерял равновесие. Следом подступил Сигват, решивший, что сумеет застать врага врасплох.
Я видел все четко и ясно, в рамке узкого дверного проема, как на иконе. Ингер принял меч Сигвата на свое копье, полуобернулся на бегу и взмахнул саксом. Брызнула кровь, когда лезвие рассекло Сигвату горло, и голова скатилась с плеч.
Я закричал, завыл, как собака, а Сигват рухнул под ноги сражавшимся.
Ингер бежал мне навстречу, я шагнул к двери, но он был быстрее и сильнее, и мне нечего было противопоставить этому треклятому копью. И все же, ослепленный яростью, что палила мое нутро, я встал на пороге, без щита, с одним мечом. Обреченный.
