Парсифаль засмеялся:
— Ты еще и пытаешься извратить смысл крестного знамения? Ну-ну! А наложить на себя крест ты не можешь потому, что вам, евреям, это делать запрещено, не так ли? Поэтому не изображай передо мной человека, свободного от каких бы то ни было условий!
Шпион, в свою очередь, захихикал, но тотчас снова стал серьезен.
— Всему свое время, магистр, всему свое время. Когда-нибудь нам можно будет делать и это. Когда в этом будет смысл. Когда мы... мы с вами сможем править миром открыто, а не с помощью всяких там императоров Генрихов или султанов Саладинов.
— Не узнаю тебя! — удивился Парсифаль. — Еще недавно тебя корежило, стоило только упомянуть о том, что первыми, кто поклонился Распятому, были именно евреи.
— Это совсем другое! — сказал бен-Рувим тихо. — Это совсем-совсем другое, высокочтимый магистр. Те были не евреи. То есть они стали не евреями: их так уже нельзя называть, и они куда хуже всех остальных. Нет, я говорю о том, что кому-то, возможно, придется называть себя христианином, исполняя при этом все правила. Но это будет возможно лишь в те времена, когда для большей части людей христианство станет внешним украшением, когда его постараются приспособить к своим надобностям, а молиться будут одному лишь золоту. Я говорил об этом там, в Палестине, с помощником великого магистра ордена, с Ожером Рафлуа. Он не понял меня. Даже он!
— А я, ты считаешь, пойму?
Магистр братства Святого Грааля подошел к очагу, поворошил поленья длинным железным прутом. Огонь, лениво ползавший по обрубкам осины, целиком охватил одно из поленьев и взметнулся высоким языком, бросив дрожащий свет на сухое лицо колдуна. Оно как будто еще сильнее заострилось, а взгляд устремленных на шпиона глаз вновь наполнился зловещим зеленым блеском.
— Вы поймете, вы как раз поймете, — кивнул Шмуль бен-Рувим. — Рафлуа все же пытается быть и тамплиером, и рыцарем, и слугою Князя Тьмы, и блюстителем внешних законов. Он разборчив в выборе средств. Например, его покоробило мое предложение заключить союз со Старцем горы. А вот вы на это пошли. Еще бы не пойти, раз на Востоке Старец и его слуги обладают таким могуществом!
— Видел я их могущество! — презрительно бросил Парсифаль. — Они не сумели справиться с одним-единственным рыцарем-бродягой, с этим самым Тельрамундом. А я немало уплатил твоему Старцу. И помню об этом.
— И я помню. Но тут уж не моя вина. Придется ассасинам в следующий раз помогать нам бесплатно. Я позабочусь об этом. До меня дошло, что Саладин умирает. Думаю, после его смерти там настанут веселые времена, и нам надо будет постараться подольше продлить войну мусульман с христианскими странами, чтобы хорошо попало и тем и другим. Ну а когда мусульмане выживут христиан оттуда, мы напишем историю Крестовых походов, в которой докажем, что Бог, кто бы и как бы Его ни называл, был вовсе не на стороне крестоносцев. Век за веком мы будем переписывать эту историю, внушая презрение к алчным рыцарям, которые пошли воевать не за Святую землю, а, как мы напишем, только ради богатства и власти! Мы заставим смеяться над ними, а смех убивает лучше ваших мечей. Куда лучше! С рыцарством надо кончать, магистр. Вы-то это отлично понимаете. А еще нужен страх! С теми, кто живет в страхе, ничего не стоит справиться. Вот для этого и нужны ассасины, которые являются из-за угла ночью и днем, посреди толпы, в городе и в пустыне. Их кинжалы достают воинов и герцогов, отравленные шипы впиваются во всякого, кто мешает Старцу горы. Так пусть ему мешают те же, кто мешает нам!
Парсифаль продолжал крутить железным прутом в очаге, с кажущимся невниманием прислушиваясь к бесконечной болтовне бен-Рувима. Тот говорил о том, о чем колдун давно думал и сам, но воодушевление шпиона тревожило магистра. Колдун отлично знал, что Шмуль работает на самых разных хозяев, выбирая, кто в какой момент ему выгоднее. Правда, с тамплиерами он был связан уже много лет, и у ордена не было случая усомниться в преданности «оборотня», как звали его меж собой великий магистр и его помощники. Братство Грааля какое-то время относилось к бен-Рувиму осторожно, однако его широчайшие возможности, возникшие благодаря налаженным связям в самых различных странах, заставили Парсифаля приблизить его к себе. Сейчас тамплиер доверил опытному шпиону то, что полагал важным, может быть, самым важным в делах братства. И в этот момент вдруг усомнился: а считает ли сам бен-Рувим, что задуманное ими жертвоприношение действительно имеет такое огромное значение?
— Но ты не веришь, что принесение жертвы приблизит нашу власть? — спросил магистр.
Однако смутить бен-Рувима было сложно.
— О, я верю, что эта жертва нужна! — воскликнул он. — Другое дело, для чего.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Да то лишь, что мы с вами по-разному понимаем, что значит наша власть. Я верю, что она будет нашей (а, значит, и моей), когда меня уже давно не будет на земле. А вам хочется огромной власти при вашей земной жизни, потому что вы ведь не верите до конца в бессмертие души? Тайные знания именно этим и искушают: кажется, что становишься всесильным, и вдруг в ужасе понимаешь, что при этом ты смертен! А вы хотите бессмертия здесь, на земле, потому что Князь властвует здесь. Так ведь?
Огонь наконец охватил дрова целиком, и алые сполохи заиграли на каменных стенах и на коврах, на дубовой столешнице, забрызганной вином, будто кровью.
Парсифаль отставил железный прут и повернулся к бен-Рувиму:
— Я знаю, чего я хочу, Шмуль. И более того — знаю, чего хочешь ты. Да, мне нужно ускорить приход Князя Тьмы, и я верю, что смогу до этого дожить. Я не собираюсь умирать в шестьдесят или семьдесят лет, потому что знания дадут мне возможность пробудить во плоти древнюю силу. Ведь библейские патриархи жили по восемьсот-девятьсот лет, верно? Ной, к примеру...
Шпион устало вздохнул:
— Ах, до чего вы любите верить
