от шалаша.
– А что вас тревожит, князь Трофим? – княжна Лукерья вскинула брови, как бы удивляясь такому вопросу. – Мы не первый день с ним в дороге, он нам ни одного глупого слова не сказал!
– Все-таки он простолюдин, не из детей боярских или княжеского рода. Я вновь делаю вам предложение – не лучше ли было бы отпустить его в Синбирск? В Рязани у тамошнего воеводы вы можете попросить крытый возок для себя и доедете до Москвы с удобствами, а не под дождем, который вот-вот разойдется на всю неделю, а то и на две-три кряду.
Княжна Лукерья сделала вид, что крепко призадумалась, глядя мимо сидящего на корточках широкоплечего драгуна на темную гладь реки, на укрытый тьмой лес противоположного берега Оки.
«Что-то ты еще замыслил, князюшка Квашнин, что-то замыслил! Хочешь дознаться, не буду ли я против того, что твои ярыжки ухватят Михася и препроводят в Разбойный приказ для пытки и спроса? Я тебе подыграю, позрим, что ты дальше кажешь», – подумала княжна Лукерья и для видимости согласилась с ротмистром.
– Было бы неплохо пересесть из седла в возок, ваша правда, князь Трофим. Доберемся до Рязани, вместе пойдем к воеводе с прошением выделить нам возок на время поездки до Москвы.
– А как порешим быть со стрелецким сотником? Поворотим на Синбирск? У тамошнего воеводы, должно, каждый командир на счету.
– О том я не берусь решать. Сказывал мне князь Иван Богданович Милославский, что посылает того сотника не только нам в охранение, но и с известием великому государю о своем горьком сидении в осаде, да о делах в понизовых городах: Самаре, Саратове и далее, откуда ему от верных людей известия всякие были.
– Ну-у, коли так… – с еле скрываемой долей ехидства проговорил князь Трофим, поджал губы и поспешно поднялся с корточек – из леса с большой охапкой толстых веток появился Михаил Хомутов.
«Понял князь Квашнин, понял, что мы с Михасем заедино, потому как не мог князь Милославский давать сотнику никаких поручений к великому государю! Стало быть, и мне не миновать быть повязанной теми ярыжками, как мыслит князь Трофим! Разгадал он меня!»
– Сейчас запалим костер, веселее ночь пройдет! Да и от голодных волков бережнее будет! – объявил Михаил, бросил ветки на траву, стал выбирать две рогатины, чтобы повесить над огнем походный котелок. – Вот эти сгодятся. Затешем поострее, да и в землю заколотим. Дуняша, подай мне торбочки с пшеном!
Ужинали при свете костра, старательно выскребая кашу деревянными ложками из расписных глубоких мисок – последнее приданое княжны Лукерьи, как шутливо заметил Михаил, ибо больше у княжны Мышецкой с собой ничего не было, не считая небольшой суммы серебряных денег, прикопленных еще в Самаре и спрятанных в поясе под кафтаном.
– А теперь – спать! – сказал Михаил, поднимаясь с бревна, которое лежало у кострища, видно было, не один уже год и служило когда-то лесорубам вместо длинной лавки. – Миски отмоем утром, при солнышке… если оно появится из-за тучи. Князь Трофим, нам с тобой сторожить у костра. Выбирай, сейчас останешься у огня или тебя взбудить после полуночи?
– Ложитесь все спать, а я постерегу. После полуночи я подниму тебя, сотник, – ответил чем-то встревоженный князь. Словно прислушиваясь к ночным звукам, он неспешно прошел к своему коню, из приседельного мешка достал плотный домотканый архалук [31], который всегда брал с собой в дорогу укрываться от непогоды, постелил его на бревно у костра с наветренной стороны, чтобы не попадал дым и трескучие искры, присел. Михаил тем временем топориком изрубил ветки на короткие поленья, чтобы подбрасывать их в огонь и не рубить ночью, постелил себе у самого входа в шалаш – голова оказалась снаружи, но под навесом из густых еловых веток.
– Храни нас, Господь, а мы вздремнем. День был длинный и утомительный, авось ночь будет спокойной и приятной, – весело сказал сотник, надвинул шапку на лицо и лег на спину.
Дуняша притихла на своем ложе, старалась даже вздыхать чуть слышно: душа болела за Данилушку – где он теперь, уцелел ли в том страшном побоище на реке Урене? И что будет этой ночью, ведь у них под боком сидит недруг, который умыслил погубить сотника Мишу, а стало быть, и ее с княжной Лушей?
– Михась, ты и вправду поспи чуток, чтобы голова была свежей поутру. А я у входа лягу, лицом к драгуну… И оба пистоля изготовлю! Можешь быть спокоен, я не усну, – и, чтобы окончательно успокоить Михаила, добавила как можно спокойным голосом: – Верить хочется, что этот князюшка без змеи за пазухой и мы доберемся домой без горьких происшествий – довольно уже было на наши головы страданий и потерь…
– Твоя правда, Лушенька, – из-под шапки, скорбно вздыхая, тихо откликнулся Михаил. – Многих дружков мы уже потеряли, а еще неведомо, кто остался после сражения в Уреньском городке. Ушел ли Ромашка? Как там отчаянный братка Ибрагим? Отыскал ли Еремка наших самарян?.. А Никитушка мне мало что не каждую неделю снится, то на церковной паперти средь нищих вдруг объявится, то с саблей на коне летит следом за воеводским холопом Афонькой… А днями приснилось, что катается Никита по полу вместе с воеводой Алфимовым, отнимает у него свой подсвечник серебряный, полученный от Степана Тимофеевича по казацкому дувану в кизылбашском городе Реште…
– Бедная Параня, – горестно прошептала княжна Лукерья. – Хотелось бы обнять ее и утешить! Да теперь и свидеться вряд ли придется – разносит нас буйными ветрами в разные стороны по Руси, как шары перекати-поля осенними ветрами.
– Это зависит, Лушенька, от того, как у Степана Тимофеевича дела пойдут на Дону. Ежели по весне поднимет он казаков с Дона да из Запорожской Сечи в подкрепление стрельцам да мужикам – быть ему на Москве! Тогда и мы с тобой, моя княгинюшка, можем воротиться на Самару… – И недосказал другой половины горьких мыслей: что же будет, если замыслам атамана Разина не суждено будет сбыться…
Княжна Лукерья притихла, задумалась о том, как встретит ее суровая и властная тетушка Просковья – это ее желание было определить сиротку Лушу в монастырь и часть имения отписать Вознесенскому монастырю. «Прежде сказывала всем, что была пострижена в монашки, – с улыбкой вспомнила былое княжна, – так сказывала, чтобы казаки не липли, будто шмели голодные на сладкий мед! В том и будет мое спасение от гнева тетушки, что постриг свершился против моей воли… И где теперь мой кровный братец Иван? Должно, на государевой службе, как и его батюшка князь Данила был на той же службе и голову сложил
