Я пошатнулся и оперся на Квасира. Под холстиной, которую мы все напялили на себя, его кольчуга обожгла мою ладонь. Наверняка и моя тоже раскалилась. Ноги подкашивались.
— Козленок?
Квасир покачал головой.
— Никаких следов. Верно, сгинул еще там, в той дыре.
Я мотнул головой, чтобы прочистить мозги, и это движение отозвалось страшной болью. Я чуть было не упал, но Квасир подхватил меня и сунул мне в руки мех с водой:
— Выпей еще. Но не слишком.
Я выпил, почувствовал себя лучше и улыбнулся ему:
— Не кровь, я надеюсь.
— Он ответил кривой ухмылкой.
— Только христиане боятся крови, — сказал он, явно вспомнив историю Радослава.
Кровь в воде. Хитроумный замысел Одина.
Путь к истине пролег сквозь кровь тех, кого мы пришли спасти, и большинство убил рыдающий Финн. Другие чувствовали себя не намного лучше, все теперь знали то, что я выяснил первым, — наши побратимы были вожаками разбойников, кастрированными пожирателями падали.
Я наткнулся на Гейрмунда сына Сольмунда, который помог мне залечить лодыжку, поврежденную в погоне за Вигфусом Щеголем по крышам Новгорода. Он истекал кровью из полудюжины ран и даже не мог говорить.
Потом мне попался Траин, которого мы прозвали Фьорсфавнир, Забиратель Жизней, когда он на спор прикончил больше вшей, чем кто-либо еще, проведя горящим факелом по швам своей одежды и спалив мерзких тварей. Теперь у него на губах лопались алые пузыри.
И Сигурд Хеппни, дурацкая шутка, ибо его никак нельзя было назвать Удачливым. С его распластанного тела я забрал знакомый предмет — святое копье Мартина.
Они и другие, все мертвы, все те, кого мы пришли спасать.
Последний стоял на развалинах верхнего яруса во дворце Ирода, упершись спиной в поручень: рунный клинок жадно скалится в одной руке, Козленок дергается в другой. Финн, рычащий и окровавленный, Годи, тоже весь в крови, возвышался перед ним; Ботольв, с широким копьем в могучем кулаке, встал рядом.
Ну вот, опять. Другое время, другое место, биение сердца, клинок у горла Козленка, алый отблеск пламени факела, рука Свалы…
Как и она, Вальгард Скафхогг не собирался сдаваться. Колющий Дерево. Утонченные греки сумели подобрать только «Пелекано». И он точно черен сердцем.
— Отпусти мальчишку, — процедил Финн, дрожа всем телом от безумной ярости, готовый выплеснуть ее, как мед из переполненного рога. — Слышишь, Вальгард?!
— Меня укоротили, — ответил Вальгард, — но ума я не лишился, Лошадиная Задница.
— Мы пришли за вами, — взвыл Финн, чуть не плача. — От самого Миклагарда! Вы же наши братья…
— Побратимы, — поправил Вальгард, качая головой. — Сначала мы перестали быть мужчинами, а потом побратимами и верными Одину. Он оставил нас — жребий Эйнара, сам знаешь. То, что мы совершили, чтобы выжить, не заслужит нам одобрения старухи Хель.
Его голос был тих и спокоен, и это пугало сильнее, чем если бы он рычал и метался, как бешеный волк. Он почернел лицом от солнца, как масмуди, носил местную одежду и остатки тюрбана, высох до костей от зноя и отчаяния. И все равно в его рассуждениях был изъян. Тут он заметил меня.
— А вот и юный Бальдр.
В его голосе не было ничего, кроме усталости, но глаза загорелись, когда он перехватил мой взгляд. Вальгард шевельнул рукой с мечом, и блик пламени озарил волнистые руны на лезвии.
— Старкад сказал, что этот меч был когда-то твоим, мальчик, — сказал он. — Рунный меч. Он сказал, что ты добыл его в гробнице Атли.
Старкад много чего наговорил, подумал я, особенно если ему вспороли ребра, а он молил остановиться. Вальгард моргнул, когда я произнес это вслух, и я понял, что угадал в точности, — было именно так, как если бы я видел все собственными глазами, скрытый от чужих взоров силой сейд.
— Я забрал меч, — ответил Вальгард с вызовом, но все же неуверенно, будто пытаясь убедить себя, что если я владею сейд, этот меч давал мне силу — а теперь даст ему. Его страх смочил потом пальцы на рукояти, сжимавшиеся и разжимавшиеся, и пот начал стекать по резьбе, открывавшей дорогу к невообразимому богатству.
— Теперь я заберу его у тебя, — сказал я, заметив, что Ботольв подобрался ближе, намереваясь рывком выхватить Козленка у Вальгарда. Большие круглые глаза мальчишки были устремлены на меня, правой рукой он сжимал оберег Тора на шее. — Ты причинил своему ярлу немало хлопот, Вальгард Скафхогг, но я сдержал свою клятву.
— Это какую?
— Я пришел за тобой. Я ярл Обетного Братства, в конце концов.
Он улыбнулся, криво до отвращения. Я мотнул головой, указывая на Козленка:
— Что теперь, Вальгард? Твои люди разбежались, а сарацинский ярл жаждет поиметь тебя в задницу. — Я надеялся, что мой голос звучит убедительно, а внутри изнемогал от страха.
— И ты спасешь меня?
— Я твой ярл.
Его рот исказился, он с немалым трудом выдавил:
— Не ярл. Не мой. Ты ничтожество, парень. — Его лицо было безумным, глаза чернели скважинами отчаяния, но голос его был резок и разил не хуже меча. — Мы заплатили цену. Мы, те, кого Эйнар оставил в жертву.
— Мы все заплатили за Эйнара, — возразил я. — Но это закончилось. Один улыбается.
Ответом был хриплый смех, похожий на вороний грай.
— Один улыбается? Ты теперь и годи? Если так, тебе ведомо, что Одноглазый улыбается лишь тогда, когда чует вонь жертвы.
Я знал это, конечно. Я знал это и не поделился с другими до боя. Все те, кто нарушил клятву, должны были умереть — и он последний. Финн уже догадался, что к чему, и потому отчаянно глядел на меня и на него.
Я пожал плечами, притворясь, будто мне все равно, и потеребил бороду жестом, который позаимствовал у Рерика, кормчего Братства, погибшего под Саркелом. Скафхогг заметил этот жест. Они были друзьями, кормчий и корабельный плотник, но теперь уже плевать на всякую дружбу.
Ботольв шевельнулся, и Вальгард плотнее прижал лезвие к шее Козленка.
— Еще шаг, Имир, и голова мальчишки покатится по камням. Бросайте оружие.
Финн тяжело вздохнул и кинул Годи на пол. Я заметил, как он смотрит на Вальгарда, и вдруг вспомнил, что они были приятелями задолго до того, как я появился на «Сохатом». Еще я видел, что Вальгард не понимает тоски Финна, и Финн это чувствует, отчего и сидит на корточках, будто лишившись сил.
Ботольв с грохотом уронил навершие копья. Вальгард посмотрел на меня.
Я бросил свой меч, и он слегка размяк, хоть и не ослабил хватки на горле заложника. Козленок был бледен, но глаза его не отрывались от моего лица. Плохо, все плохо… И для нас самих, а уж для паренька… Я мысленно поклялся, что, если Один его спасет, больше никогда не потащу мальчишку с собой.
