Ознакомительная версия.
— Стой, стой! — рявкнул Лабрюйер. — Куда?! Направо! Да потише едь!
Он сам не слишком хорошо ориентировался в узких улочках этой части Задвинья и только примерно представлял себе, в которой стороне ипподром.
Кварталы одноэтажных домиков, окруженных садами, кончились, перед автомобилем оказался луг, по краю которого шла улица — с одной стороны за дощатыми заборами стояли ровным рядом деревянные дома.
— Где мы? — спросил Енисеев.
— Переезд мы проскочили. Это, выходит, уже Торенсберг… Узнал, точно! Это Кандауская улица. А ипподром вон там… Где-то там…
— Не дай нам бог его проскочить. А железная дорога?
— Там. Справа.
— Ну, ты у нас Аякс Сусанин. Показывай, где она. Поедем вдоль рельсов, тогда не проскочим мимо. И подкрадемся — откуда нас не ждали…
— Там только тропа, по ней велосипедисты ездят.
— Я не хочу всю ночь носиться непонятно где. Если проскочим ипподром — куда нас занесет? В Митаву?
Лабрюйер представил себе карту окрестностей и согласился — и это еще хорошо, если удастся затормозить об Митаву, можно сгоряча и дальше унестись. На проселочных дорогах не написано, куда они ведут.
Оказалось, до железной дороги можно доехать спокойно, и Кандауская улица продолжается по ту сторону рельсов.
— Нам туда не надо, — сказал Енисеев. — Ну, Господи благослови! Держись, Сусанин!
Широкий и тяжелый автомобиль сперва со скоростью пешехода, потом чуть быстрее, накренившись, правыми колесами по насыпи, покатил по тропе.
— Следи за канавой, Сусанин! Ну, разом — мы шествуем величаво, ем величаво!..
Лихой восторг Енисеева был заразителен — и они пели, пока не наползли на тропу высокие кусты. Енисеев решил их попросту смять, а напрасно — именно за ними был высокий и крутой берег сопровождавшей железнодорожное полотно канавы. Левые колеса решительно съехали туда, «шевроле сикс» встал, едва не опрокидываясь набок.
— Приплыли! — весело сообщил Енисеев. — Вылезай, брат Аякс, только осторожно! Где ипподром?
— До него с полверсты. А то и меньше.
— Прекрасно! Пошли шествовать!
— Пошли!
Приближаясь к ипподрому, Аяксы уже не пели.
Найдя дырку в заборе, Енисеев и Лабрюйер молча перебегали от сарая к сараю, продвигаясь к тем, которые выстроил Калеп для нужд авиаторов.
— Понять бы, куда они посадили авиаторов, — прошептал Енисеев.
— Понять бы, где «катафалк», — шепотом ответил Лабрюйер. — Могут они вывезти авиаторов на «катафалке»?
— Загнанная в угол кошка становится опаснее льва. Так что могут… Надеюсь, что третьего автомобиля про запас у них нет…
Вдруг Аяксы разом остановились.
— Что за черт? — спросил Енисеев. — Зачем они ворота отворяют?
И точно — скрип был такой, что ни с чем иным не спутаешь.
«Фарманы» стояли в большом высоком сарае и в сооружении, которое Калеп нарочно спроектировал для этой цели. Он даже запатентовал свое здание, пригодное для содержания десятка аэропланов, под названием «ангар».
Из сарая вышел низкорослый человек с электрическим фонариком. Он освещал утоптанную дорожку к летному полю. Затем в воротах показался и сам «фарман». Разглядеть лица тех, кто его катил, было пока невозможно. А фонарик держал Водолеев.
— Но это же безумие… — прошептал Енисеев.
Тут в свете фонаря появилось и пропало лицо Таубе.
— Что они затеяли? — почти беззвучно спросил Лабрюйер.
— Похоже, они потеряли свой «форд». Какого черта ты натравил на них полицию?
— А что я еще мог сделать?
— Если их задержали с «фордом» на привокзальной площади, то, выходит, Дитрихс привез Таубе на мотоциклете… И у них теперь остался один шанс вывезти хоть кого-то из авиаторов…
— Какой?
— А ты еще не догадался?
Лабрюйер догадался, но сам себе не верил — это же невозможно. Он знал, что и Зверева, и Слюсаренко берут пассажиров — двух человек «фарман» поднимет и унесет. Но для того чтобы пилотировать «фарман», да еще ночью, нужно быть Лидией Зверевой или Владимиром Слюсаренко.
— Черт бы их побрал… Из трех аэропланов они взяли именно тот, с которым ставили удачные опыты. Видишь — короткокрылый…
— Я в них ничего не смыслю.
— Зато я уже смыслю.
— Но как они заставят авиаторов лететь?
— И заставлять не надо. Таубе поднимался со Зверевой пассажиром, она учила его летать.
— Ты думаешь, аэроплан за ночь долетит до германской границы?
— Даже если до Либавы — и то уже гадко… Потому что в Либаве наверняка сидят люди господина Ронге, а мы не знаем, кто именно. В общем, надо действовать.
Лабрюйер понимал — конюхи на ипподроме куплены с потрохами. Они и выкатили «фарман». Вылезать из мрака опасно. Значит, нужно выждать, пока появятся Таубе, Дитрихс и Альда, и стрелять по ним безо всякой жалости.
И тут случилась следующая вспышка взаимопонимания. Лабрюйер и Енисеев одновременно достали револьверы.
Но ничего не вышло.
Дитрихс и Таубе вытащили на себе из домика графини одурманенного Калепа, при этом они оказались спиной к Енисееву и Лабрюйеру, а инженер — между ними, и стрелять было опасно. Они очень быстро поволокли его к «фарману», к ним навстречу поспешили два парня и окончательно их загородили.
— Их надо взять живыми, — вдруг прошептал Енисеев.
— И его нужно получить живым, — ответил Лабрюйер.
— Ползать умеешь? По-пластунски?
— Как?
— Как казаки-пластуны. Нет? Эх… Я подползу как можно ближе. Черт… погиб мой пиджак…
Пиджак был темно-коричневый, рубашка под ним — белоснежная, очень хорошо заметная на фоне утоптанной земли даже во мраке.
— Проклятый Таубе. Вот для чего он учился летать… — пробормотал Лабрюйер. — Отчего эти дамы так наивны?
— По моему свисту открывай по ним пальбу — по всем сразу. Бей по ногам. А я отниму у них Калепа.
— Его бы не задеть. Постарайся втащить его за ту будку, там всего шагов двадцать.
— Ну, Господи благослови, — Енисеев перекрестился, беззвучно рухнул наземь и ловко пополз, не отрывая длинного тела, бедер и колен от земли, извиваясь, как неведомая науке рептилия.
— С Богом, — шепнул ему вслед Лабрюйер и тихонько пошел влево, выбирая удачное место для стрельбы. Наконец он встал в правильную стойку, чуть наклонившись вперед, держа револьвер двумя руками. Таубе загораживал собой Калепа, самого его загораживал Водолеев, справа от Таубе стоял Дитрихс, возился с какой-то веревочной путаницей. Потом он полез на крыло «фармана». Лабрюйер понял — будет устраивать пассажирское место. Водолеев светил ему, Таубе и кто-то из конюхов, поддерживая Калепа, стояли в темноте.
Ознакомительная версия.
