видел нас в Самаре, – со вздохом проговорила княжна Лукерья. – Вся Самара о наших делах наслышана, приступят воеводские каты к допросам, так многие скажут и о тебе, и обо мне. Да и про других наших сотоварищах.
– Твоя правда, Лушенька. Да не будем прежде срока умирать! Живой человек не без места на земле, а мы живы и складывать руки не собираемся! Теперь позрим, нет ли и в донесении воеводы Борятинского про нас какого-нибудь скверного упоминания? Ну-ка, о чем пишет князюшка Юрий Никитич? Пишет в приказ Казанского дворца на имя царя Алексея Михайловича так: «После уреньского, государь, бою отошел я, холоп твой, в Тагаев. И ноября в пятый день ведомо мне, государь, учинилось, что воры донские казаки Ромашко да Мурзакайка…»
– Жив наш побратим Ромашка Тимофеев, жив! – не удержалась и захлопала в ладоши княжна Лукерья. – Слышь, Дуняша, может, и твой Данилушка жив-здоров!
На ее восклицание Дуняша лишь молитвенно сложила руки на груди и протяжно вздохнула.
– Верно, жив остался ваш походный атаман Роман после Уреньского побоища… Похоже, от Степана Тимофеевича подмога с Дона подоспела! Про казака Мурзакайку мне допрежь сего не доводилось слышать. Это очень хорошо!
– Читай, Михась, далее! – поторопила княжна Лукерья, крепко обняла за плечи тихую Дуняшу.
– Хорошо, читаю дальше, писано так: «…донские казаки Ромашко да Мурзакайка с саратовскими и с самарскими и с черты, с корсунскими, и с тальскими, и с саранскими, и с пензенскими, и с алаторскими, и с курмышскими, и с уездными тех городов со всеми, собралось их, воров, с пятнадцать тысяч, и стояли у Барыша реки в Кандарате». Надо же! – прервал сам себя Михаил и головой качнул от удивления. – У походного атамана собралось такое же по числу воинство, какое было у Степана Тимофеевича под Синбирском!
– Видишь, Михась, и ваши стрельцы-самаряне упомянуты средь первых! Знать, многие тако же целыми вышли из той баталии.
– Так и есть, Лушенька! Может, и Данилушка ушел с ними, не печалься заранее, Дуня. Слушайте далее. Должно, о сильном сражении извещает воевода царя Алексея Михайловича, по пустому делу не слал бы нарочного, да еще не простого драгуна, а князя Квашнина! «И ноября ж, в шестой день из Тагаева на тех воров я пошел и пришел к Барышу реке в Усть-Уреньскую слободу. И в Усть-Уреньской слободе с ертаулом [32] был у меня бой, и на том бою донского казака Мурзакайка ранили. А завотчика попа боярина и князя Ивана Алексеевича Воротынского Арзамасского уезду села Микитина, и иных казаков живых взяли и, распрося, велел их казнить смертью. И из слободы их, воров, вон выбили…»
– Господи, опять ратное поражение, – со стоном выговорила княжна Лукерья, и на глаза навернулись горькие слезы. – Такую ратную силу сломал клятый воевода!
– У Романа Тимофеевича, видно, мало обученных стрельцов да казаков. А простолюдины из пахотных да слободских в сабельном бою малостойкие. Жаль донского казака Мурзакайку, но, видно, не сумел воевода ухватить его, иначе отписал бы царю, что и его показнил. – И Михаил снова начал читать роковое, похоже, донесение:
«И наутрея, ноября же в двенадцатый день, поставя обоз, через Барыш реку зделав три моста, и через мосты перебрался с полками и с обозом. А они, воры, стояли за Кандараткою рекою под слободою, убрався с полками конные и пешие и поставя обоз, а с ними двенадцать пушек. И пошел, разобрався с своими полками и обозом. А под тем селом переправа речка Кондаратка, и без мосту на той переправе перебратца никакими мерами было не мочно ж. И стояли полки с полками с утра до обеда меньше полверсты. И изжидал того, чтоб они перебрались за переправу ко мне, а они за переправу ко мне не пошли…» – Михаил опустил донесение воеводы на колени, выговорил с трудом, словно не читал, а сам сызнова был участником этого напряженного сражения. – Похоже, что баталия повторится, как и под Уреньской слободой, только здесь речка не Урень, а неведомая мне Кандаратка. – «И разъездя я, и рассмотря места, велел пешим полкам и приказом с обозом со всем и с пушками на них наступать, а мы, наметав сенами речку Кандаратку, перебрались. А у них у речки пехота была приведена, и бой был великий, и стрельба пушечная и мушкетная и беспрестанная, а я со всеми полками конными на их конные полки наступал. И учинился бой великий, я, государь, тех воров побил и обоз взял да одиннадцать пушек, а друганатцатую затинную пищаль у них разорвало, да двадцать четыре знамени…»
– Боже мой, – княжна Лукерья, а вслед за ней и потрясенная этим тяжким известием Дуняша торопливо трижды перекрестились. – Неужто конец там настал? Чти скорее, Михась! Моченьки нет слушать похвальбу воеводскую… Неужто изловил наших побратимов?
– Сей миг… узнаем. Коль изловил, то непременно отпишет об этом царю. – Михаил с усилием поднял руки с донесением ближе к лицу. – «И разбил всех врознь, и побежали разными дорогами, и секли их, воров, конные и пешие, так что на поле и в обозе и в улицах в трупах нельзя было конному проехать, и пролилось крови столько, как от дождя большие ручьи протекли…»
Рядом не сдержалась и зарыдала Дуняша, уткнув лицо в ладони. Княжна Лукерья, не смахивая со смуглых щек слезы, вздрагивающей рукой гладила плечи и спину служанки, не находя слов, которыми можно было утешить девушку.
Михаил с трудом сглотнул колючий ком в горле, на скулах взбугрились тугие желваки.
– Упился кровью князь Борятинский… Мужицкой кровью упился досыта! Нелюдь, сущий нелюдь, и за это ему воздастся. Дочитаю, тут уже малость писанного осталось. – «А языков живых взято разных городов и уездов триста двадцать три человека, и приведчи ко кресту, отпустил, а завотчиков из тех людей велел посечь…». – Михаил пробежал глазами остатки донесения молча, потом коротко пересказал: – Пишет воевода, что окрестные города, в том числе и Алатырь, принесли царю челобитную, а от Синбирска по засечной черте до реки Суры смирно…
Минуту-другую сидели молча, переживая только что узнанную тяжелую весть. Михаил сложил донесение, упрятал в пакет, потом снова разогрел печать и прикрепил ее на прежнее место.
– Вот так, будто и не было вынуто… Можно бы и в костер кинуть, да в дороге к Москве нам еще сгодится. И перво-наперво в Рязани, – решил сотник. – Может, и вправду взять у тамошнего воеводы крытый возок да в нем и ехать? – поймал удивленный взгляд княжны Лукерьи, пояснил: – И в самом деле, начинаются осенние затяжные дожди и холода, тревожно мне
