так знает, что Госпожа Ки не принимает ничего на веру. Баосян все еще помнил пальцы ее слуги-асассина у себя во рту.
Помедлив, Госпожа Ки улыбнулась. Он сдал экзамен.
— Действует и впрямь прекрасно. На вкус и вид мой испытатель не отличил от обычного чая. Где вы его добыли?
— У знакомой куртизанки. — Баосян окинул взглядом Ханбалык. Перед его мысленным взором предстала картина даже не руин, а земли, вздымающейся, чтобы затянуть город в свои титанические объятия: вверх тормашками полетит все — вырванные с корнем деревья, Колокольная и Барабанная башни, городские стены… пока наконец даже черепица с крыш не осыплется. — Она мой друг.
— Не зря хвалят ханбалыкских куртизанок! Хотя я слышала, что им недостает истинной утонченности линъанских. — Она задумчиво продолжала: — У меня нет среди них знакомых. Судя по действенности снадобья, ваша подруга дело знает.
Ее наивное любопытство к этой теме удивило Баосяна. Но если вдуматься, наложницы проводят всю свою сознательную жизнь в пределах Императорского Города. Если не считать выездов в компании Великого Хана, у Госпожи Ки свободы не больше, чем у пленника. Ни внешний город, ни мир за его стенами ей не доступны.
— Теперь у меня есть средство, чтобы разобраться с Императрицей. Лучше раньше, чем позже. Так будет выглядеть менее подозрительно.
Госпожа Ки развернулась и побежала по внутренней лесенке вниз, в храм на первом этаже. Ее быстрые, твердые шаги показались Баосяну чуть ли не мужскими. Он уже привык к мелким, нетвердым шажочкам Мадам Чжан — грация на грани неуверенности, которая вызывала у стороннего наблюдателя приятное ощущение женской хрупкости. Госпожа Ки склонилась перед храмом в быстром поклоне. Когда Баосян последовал ее примеру, она сказала:
— Но прежде, Министр, я должна попросить вас о помощи еще в одном деле.
Сквозь открытую дверь Баосян увидел, как к храму приближаются евнухи Госпожи Ки. Они тащили кого-то. Женщину. И в храм, разумеется, не вошли. Даже Госпожа Ки не рискнула бы осквернить священное место присутствием скопцов и женщины с кровотечением.
— Как видите, снадобье оставляет некоторые следы. — Госпожа Ки встала. — Я уйду первой. Доверяю вам довершить это дело.
Горничную Госпожи Ки снадобье не убило — судя по всему, именно это и хотела проверить Госпожа Ки. К распухшему от слез лицу была прижата какая-то тряпка. С вершины храма он слышал не птичку, а ее приглушенные всхлипы. Подол бледно-розового платья служанки потемнел от крови.
Бедная наивная девочка. Он представил себе, как та простодушно поделилась своим счастьем с теплой, участливой хозяйкой. Наверное, поведала, что собирается выйти замуж за дворцового стражника, покинуть дворец, завести еще кучу детей и жить долго, сыто и счастливо. У Баосяна засосало под ложечкой от этой мысли. Кому придет в голову мечтать о счастливой концовке? Только тому, кого баловали всю жизнь, не давая понять, как устроен мир.
Его скрутило не презрением, а болью. Он подозревал, что наложница на ком-нибудь опробует снадобье. Но не думал, что придется воочию узреть последствия: горе, утрату, страдания. Баосян сам не знал, почему это так его задело. Он ведь уже столько раз ломал чужие жизни.
Баосян так и стоял на коленях, когда вошел Сейхан, переступив через скорчившуюся на пороге девушку. Он огляделся — с любопытством, без тени благоговения и почтения, с которыми люди обычно входят в храм. На миг Сейхан снова стал для Баосяна чужаком, иноземцем, человеком инoй веры и иного, непривычного мира.
Вот именно поэтому он и был так полезен. Баосян сказал:
— Отвези девушку к моей жене. Пусть позаботится о ней.
Сейхан покосился на плачущую служанку в окровавленном платье.
— Что-то мне кажется, Госпожа Ки не об этом просила.
— Если она узнает, что я нарушил ее приказ, убьет нас обоих. — Баосян встал и отряхнулся. — Поэтому будь осторожен.
— Я всегда осторожен. — В светлых глазах секретаря сверкнула безжалостность. В свое время он тихо и очень успешно убрал множество людей по приказу хозяина. — Полагаю, у вас свои причины.
Перед Баосяном всплыл целый ряд лиц: веселая служанка, двойняшки Мадам Чжан, Министр. Своими руками он никого не убивал. Пальцем не тронул. И все же вина лежала на нем. Это он сделал. И неважно, с какими чувствами — ничего уже не исправить.
Баосян горько сказал:
— Допустим, просто пожалел.
* * *
Эсень удалялся от него по длинному коридору, но происходило все в резиденции Третьего Принца. Так Баосян понял, что спит. Он не видел себя, но знал, что снова стал ребенком. И при этом понимал, что видит не Эсеня во плоти, а его призрак.
Эсень уходил, таял в сумерках. Завернет за угол — и все, нет его. Баосян спешил за ним вслед и звал, уже осознавая, что зовет напрасно:
— Брат, подожди меня!
В нем нарастало отчаяние. Он не мог догнать брата на своих детских коротеньких ножках. Не хватало сил. Под ложечкой сосало — кажется, он чем-то разочаровал Эсеня.
— Прости! Я не хотел! Я хотел быть хорошим. Я буду стараться. Я тебя не подведу. Пожалуйста, не бросай меня.
Эсень обернулся. Он был взрослый, бородатый, в церемониальных доспехах. На плечи накинут отороченный мехом черный плащ. Брат выглядел совершенно обычно, но Баосяна вдруг пронзил животный ужас. То, что некогда было таким родным, незаметно и безвозвратно превратилось во что-то чужое и непознаваемое.
Хотя бороду и косы Эсеня еще не тронула седина, в углах глаз у него прорезались веселые морщинки, заметные, даже когда он не улыбался. Следы обычной человеческой уязвимости, отметины солнца. Он смотрел Баосяну через плечо. Словно там, вдали, было что-то поважней младшего брата.
Баосяна охватила невыносимая ненависть к самому себе. Он знал, что плохо себя вел и заслужил подобное отношение. Отчаянные попытки уцепиться за брата казались назойливыми даже ему самому. Недостойный, ненужный… Баосян хотел объяснить брату, почему он так поступил. Хотел увидеть, как понимание смягчает черты Эсеня. Но Баосян понимал, что это невозможно. Хуже всего будет сейчас расплакаться. Эсень терпеть не может нытиков. Да и вообще Баосяна. Он бы предпочел не иметь брата вообще, чем такого. И неважно, сколько усилий прилагает Баосян — Эсеня он только все больше и больше раздражает.
Потом Эсень опустил глаза и посмотрел на брата. Хмуро сказал:
— Я не ненавижу тебя, Баосян.
Баосян проснулся, задохнувшись от слез. Он находился в незнакомом просторном месте, где не было ничего, кроме черноты. Перед этим был просто сон, но Баосян откуда-то знал: все по-настоящему. Он призвал призрак Эсеня в свои сны. Не воспоминание или сонный образ — сам Эсень говорил с ним. Баосян зарыдал. Стало трудно дышать. В груди невыносимо болела черная пустота, и ему казалось, что так будет всегда.
Баосян проснулся по-настоящему, глотая ртом
