Голосу «осторожных» вняли «безрассудные». Появились бочки с водой, багры… Графская челядь, которая высыпала в сад, окружавший замок, и глядела со страхом на происходящее, но огня тушить не смела, теперь бросилась на помощь добровольным пожарным.
О Жаке тотчас позабыли. Впрочем, он и сам понимал, что должен уйти в лес. Ведь стража может нагрянуть в любую минуту, и чужак с котомкой за спиной покажется подозрительным. А Жак сейчас не имеет права рисковать: на груди у него бабушкин наказ, И едва ли не важнее тот, который он получил на словах от отца Поля. Но сердце его оставалось с теми, кто посмел вступить в схватку с Декоро.
От односельчан Жак много слыхал о том, что по всей Франции бунтуют крестьяне: где подожгли барский замок, где закидали камнями сборщика налогов, а где самовольно отобрали полосу земли. С особенным ожесточением уничтожали крестьяне пергамента, в которых были записаны права феодалов на землю.
Обычно бунтовщиков приводили к повиновению оружием, а зачинщиков сажали в тюрьмы, и следа их потом нельзя было доискаться… Но в последнее время, говорил отец Поль, слишком громок стал крестьянский ропот, слишком часты крестьянские бунты, чтобы так просто было с ними справиться. Да и расправы за «бунт» не так жестоки.
«Вот и в Таверни у нас не лучше, — думал Жак. — Никто не наедается досыта, земли мало, она не родит. Уж наверное наш сеньор не уступит в жестокости и самодурстве этому самому Декоро, а вот не смеем мы на него замахнуться!»
Размышляя так, Жак выбрал удобное местечко и улёгся под мощным дубом с густой кроной. Но заснул не скоро, несмотря на усталость. В голове вертелись мысли, перегоняя одна другую. С бабушкиным наказом просто — всё написано. А вот как быть с поручением отца Поля? Так или иначе, Жак должен найти следы Фирмена… Узнать о судьбе человека, который стал родным и близким, которым Жак гордился, хоть никогда его и не видал… Вспомнил Жак прощанье с родными. Маленькая сестрёнка Клементи́на попросила: «Привези из Парижа сахар!», а братец Диди́ только сказал: «Хлеба! Много хлеба!» И в глазах у него был голодный блеск. Жак хорошо его знал. Ведь ребят не накормишь виноградом и морковью. Они всегда просят хлеба! А где возьмёшь хлеба на всех? Жак повернулся на другой бок, устроился поудобнее. Сын соседа, Жюль, его однолеток, посоветовал ему, прощаясь: «Смотри, держись, Жак, не женись на парижанке. Они все ветреные и хитрющие — не заметишь, как вокруг пальца обведут. — А потом прибавил, краснея: — Но зато… красивые!» Покраснел и Жак, сконфузился и ответил грубовато: «Жениться не собираюсь! Вот ещё!» Почему-то вспоминался теперь и этот разговор, о котором он тогда сразу же забыл. И сквозь все раздумья и воспоминания настойчиво пробивалась мысль: «Одолеют ли крестьяне графа Декоро или он опять возьмёт над ними верх? Чем это может кончиться?» Сон всё не приходил. Только когда на небе показалась узкая полоска зари, Жак погрузился в глубокий, тяжёлый сон без сновидений.
В Париж Жак приехал не один. В пути, продолжавшемся очень долго, он неожиданно обрёл товарища.
Знакомство завязалось в дилижансе.
Жаку дилижанс казался неслыханной роскошью. Шутка ли, проезд стоил шестнадцать су[7] каждое лье.[8] А от Труа до Парижа было не более и не менее, как тридцать пять лье.
Вот почему, когда он увидел огромную, громоздкую карету с большущими колёсами и впряжённой в неё шестёркой разномастных лошадей, всю увешанную сзади и с боков различным багажом, Жак почувствовал уважение к невиданному экипажу, словно тот был частью самого Парижа. Он протиснулся со своим небольшим тюком в двери дилижанса, но грубые окрики пассажиров, которым он, продвигаясь по узкому проходу, поневоле наступал на ноги, чуть не заставили его отступить. Однако раздумывать было некогда, и Жак плюхнулся на свободное место.
Кучер в обшитой серебряными галунами куртке и в красном жилете, исполнявший одновременно роль кондуктора, быстро пересчитал путешественников, проверил их билеты. Вскочив на правую переднюю лошадь, он дал знак второму извозчику, сидевшему на облучке. Тот вытянул лошадей длиннющим бичом, и дилижанс, подпрыгивая, с грохотом покатил по ухабистой, изрытой колдобинами дороге. Сначала у Жака закружилась голова от оглушительного грохота колёс, а тут ещё цепи, которыми был подвязан багаж, не переставая скрипели. Но мало-помалу Жак освоился и огляделся.
Справа от него сидела худенькая старушка с корзинками, баульчиками, саквояжами и огромным ридикюлем, заслонявшим от Жака её лицо, слева — молодой парень в городском платье. Парень сидел, совсем съёжившись, потому что по другую сторону от него поместился плотный мужчина, дворянин, как про себя определил его Жак. Ручного багажа у дворянина не было, но зато он держал большую клетку с зелёным попугаем. Дворянин был явно из небогатых: такие не владеют собственными каретами, на своей земле не сидят, зато спеси у них хоть отбавляй. Особенно, когда им приходится сталкиваться с простолюдинами. Они ими гнушаются, их презирают. Но что поделать, если карман не позволяет избегать тесного с ними общения!
К путешествиям дворянин, видимо, привык. Дилижанс не казался ему, как Жаку, в диковинку. Он чувствовал себя здесь как дома и с соседями не церемонился. Освободившись от шейного платка, дворянин передвинул клетку и для большего удобства поставил её на колени молодому человеку, а тот съёживался всё больше и, казалось, становился всё меньше.
Жак исподлобья наблюдал за этой сценкой. Всё было ему интересно: и попугай, которого до сих пор Жак видел только на картинках, и оба пассажира. Особенно привлёк его внимание парень, по всей вероятности его однолеток. Одет по-городскому, наверное бывалый, а вишь какой тихоня! Платил-то он небось за билет, как все, а сбросить клетку не смеет.
И Жак не утерпел.
— Далеко ли едешь? — спросил он у юноши.
— В Париж. — Голос у юноши оказался робкий и тихий.
— Впервые?
— Нет, я там уже три года работаю, — с важностью ответил юноша и чуть отстранил от себя клетку. — У ювелира Бажо́на, слыхал?
Конечно, Жак не слышал. Он отрицательно покачал головой. Но его разбирало любопытство.
— Как тебя зовут? Откуда ты едешь?
— Зовут меня Шарлем. Я домой к своим ездил. Сейчас возвращаюсь к хозяину. А ты кто?
— Я — Жак Менье.
Тут в беседу вмешался дворянин. Прочно утвердив клетку на коленях Шарля, он иронически оглядел Жака с головы до ног и, явно глумясь над ним, сказал так, чтобы все слышали:
— А-а! Ты, значит, будешь из Жаков-простаков.[9] А меж тем ты так называешь своё имя, как будто за ним последует громкий титул и будто ты такая знаменитость, что все обязаны тебя знать…
