Конечно, Жак не слышал. Он отрицательно покачал головой. Но его разбирало любопытство.
— Как тебя зовут? Откуда ты едешь?
— Зовут меня Шарлем. Я домой к своим ездил. Сейчас возвращаюсь к хозяину. А ты кто?
— Я — Жак Менье.
Тут в беседу вмешался дворянин. Прочно утвердив клетку на коленях Шарля, он иронически оглядел Жака с головы до ног и, явно глумясь над ним, сказал так, чтобы все слышали:
— А-а! Ты, значит, будешь из Жаков-простаков.[9] А меж тем ты так называешь своё имя, как будто за ним последует громкий титул и будто ты такая знаменитость, что все обязаны тебя знать…
У Жака на языке вертелся готовый ответ: «Да, я из тех, кого вы кличете Жаком-простаком. И имя моё пока, может быть, не известно. Но если вам его мало, сударь, то узнайте моё прозвище. Меня в деревне называют Жак-задира!»
Но уроки отца Поля не прошли даром. И Жак произнёс как только мог смиренно, хотя в голосе его слышалась скрытая насмешка:
— Вы правы, ваша милость, похвалиться мне нечем. Имя моё незнатно. Да и то правда, похваляться хорошо лишь в том случае, если нет никого другого, кто бы тебя похвалил.
— Что?! Что ты мелешь?
— Это не я говорю, ваша милость, а великий Эра́зм![10]
— Кто? Кто?! Какой там ещё Эразм? — Лицо дворянина побагровело.
В дилижансе все замолкли, прислушиваясь к разговору дворянина и Жака.
— Эразм Роттердамский, если угодно вашей милости. Эразм, рука которого написала «Похвалу глупости».
— А тебе откуда это известно? — спросил дворянин, не в силах скрыть своего удивления.
— Оттого, что я учился и читал эту книгу, да позволит мне это сказать ваша милость.
Дворянин, как и думал Жак, был из неучёных и не нашёлся что ответить. Начитанность Жака, его умение вовремя найти нужное слово смутили и задели дворянского неуча.
А Жак как ни в чём не бывало обратился к Шарлю:
— Признайся, Шарль, тебе удобно ехать с попугаем на коленях? Если нет, скажи об этом прямо господину. Ведь, если я не ошибаюсь, ты уплатил за свой билет ровно столько же, сколько и он.
Случись такой дерзкий разговор всего за полгода перед этим, несдобровать бы Жаку. Пришлось бы его спине отведать дворянской палки. Но время изменилось. И хоть никто не предписывал аристократам быть осторожнее, они сами теперь побаивались восстанавливать против себя население. От крестьян можно ждать сейчас всяких неприятностей. Ведь не ровен час — кого только не встретишь в дилижансе. Одного забияку поддержит другой; глядишь, вступился третий. И не успеешь оглянуться, как окажешься один против двадцати. И припомнят тебе тогда не только твои собственные вины, которых у каждого скопилось немало, а ещё и вины всех твоих соседей. Так что уж лучше не связываться.
А тут как раз из глубины дилижанса раздались голоса:
— Птица, выходит, главнее человека!
— Совсем малого стеснили!..
Под хор этих дружественных голосов Жак вскочил, схватил клетку и с силой водрузил на колени её владельцу. Встревоженный попугай что-то невнятно забормотал.
Общее сочувствие пассажиров явно склонилось на сторону Жака. Дворянин оказался не в состоянии с ним состязаться. Тут бы Жаку и остановиться, но он так разошёлся, что не удержался и продолжал сыпать остротами:
— Подвигайся, Шарль, садись как следует на своё место. У тебя билет не хуже, чем у других. Мы с тобой, правда, не так воспитаны, как его милость. Но что поделаешь! Мы ведь не учились в господских пансионах. Но господин дворянин, наверное, хорошо помнит, что говорит Шамфо́р[11] по поводу воспитания и такта. Так вот, Шамфор говорит: такт — это хороший вкус в поведении и манере держать себя, а воспитанность — хороший вкус в беседе и речах. Понятно тебе, Шарль?.. Ваша милость, конечно, разделяет мнение господина Шамфора?
Совершенно ошеломлённый познаниями деревенского парня, дворянин вспылил:
— Любого попугая можно заставить повторять всё, что хочешь!
— Безусловно! Но ведь надобно подобрать нужные слова, а этого попугай, пожалуй, сам и не сможет! Как жаль, ваша милость, что ваш попугай оказался, видимо, неспособным! Он хоть и бормочет что-то невнятное, но сомневаюсь, чтобы это были изречения великих умов.
Дворянин на этот раз смолчал. Жаку только это и нужно было. Он весело обратился к Шарлю:
— Вот теперь нам будет удобнее беседовать!
Шарль расправил плечи и обрадованно улыбнулся. Бывают такие лица — посмотришь, и не покажется оно привлекательным. Черты грубоватые, нос слегка вздёрнут, а губы чрезмерно толсты. Глаза, их тоже не замечаешь, но вдруг — какое чудо преображения! Толстые губы раздвинулись в улыбке, да какой ослепительной! Приоткрылись два ряда ровных зубов, один к одному. Оказывается, и глаза хороши — в них светится добрая, открытая душа.
Через полчаса Шарль и Жак стали друзьями. Новому знакомству не могли помешать злобные взгляды дворянина и соседки Жака. Тщедушная старушка сочувствовала господину и, не смея высказаться прямо, косвенно давала понять, насколько презирает это мужичьё.
Оказалось, что Шарль почти на год старше Жака: ему уже исполнилось семнадцать. Родную деревню он хоть и навещал, но вполне освоился с Парижем и чувствовал себя там как рыба в воде.
Шарлю очень понравилось, как его новый приятель разговаривал с дворянином, и, оглядывая Жака с ног до головы, он с готовностью предложил:
— Я покажу тебе Париж. Всю неделю я работаю, зато по воскресеньям свободен. Мы пойдём с тобой в Булонский лес. Там ты увидишь придворных дам. Они выезжают кататься в роскошных каретах, с ливрейными лакеями на запятках. Все красавицы, как на подбор. А потом я покажу тебе настоящее чудо — Пале-Рояль…
— Ну, а Бастилия? — неожиданно спросил Жак.
— Что — Бастилия? Крепость как крепость, и стоит, как стояла.
— А тебе что, в Бастилию захотелось? — спросил дворянин. Он был не на шутку задет, что в их стычке последнее слово осталось за Жаком. — Так ты не беспокойся: она не для таких прощелыг, как ты. Для тебя сойдёт и Ля-Форс!
Жак рассмеялся:
— В самом деле, жаль, что я не дворянин и вы со мной на пари не пойдёте. А не то я побился бы о заклад, что в тюрьму скорее угожу не я, а… кто-нибудь другой!
Лицо дворянина побагровело, рука судорожно сжалась и… разжалась. А Шарль весело улыбался: он хоть и отличался робким нравом, позубоскалить был не прочь, недаром прожил в Париже три года.
Настал час обеда. И Шарль, не скупясь, выложил из чистого клетчатого платка полученные дома гостинцы: крутые яйца, кусок только что сбитого масла, домашний сыр и даже кусок сала. Провизия Жака была куда скуднее. Бабушка и мать дали ему в дорогу всё, что смогли: каравай белого хлеба, несколько головок чесноку и корзинку, полную винограда и слив. Правда, фрукты, переложенные виноградными листьями, выглядели очень заманчиво, но здоровый аппетит Жака было трудно утолить скромными дарами сада в Таверни.
