в тропическом подлеске, – животных, сражающихся одно с другим насмерть. Драматическое искусство, заполнявшееся ломкой членов тела лошади или оленя, схваченного кем-то из кошачьих, медведя, хищной птицы или грифона, нередко было предметом полного выворачивания фигур. Здесь нет никакой скорости, никакого бега. Терпеливые и методичные перегрызания горла, где часто, как уже было сказано, жертва словно увлекает своего палача к смерти. Зато здесь чувствуется внутренний динамизм, который, вопреки этой «медлительности», быстро достигал бы большой трагической силы, если бы яркая стилизация, переплетающая и расцвечивающая формы, обычно не лишала эти кровавые сцены всякого реализма.
Различные составляющие и тенденции степного искусства неравномерно распределены по огромной зоне, протянувшейся от Одессы до Маньчжурии и Хуанхэ. Степное скифское искусство, распространяясь к лесной зоне верховий Волги, оказывает влияние на ананьинскую культуру возле Казани (ок. 600–200 до н. э.), очевидно, культуру финно-угорскую, где в богатом некрополе были найдены топоры-пики и обычные бронзовые кинжалы, с некоторыми мотивами звериного стиля, в частности, тема закрученного завитком животного, напоминающая скифские изделия, но здесь выполненного в весьма упрощенной и бедной фактуре. Однако, по замечанию Тальгрена, скифская анималистская орнаментация в Ананьино была заимствовано лишь частично, а фон декора продолжает основываться на геометрических мотивах. Совсем иначе дело обстоит в Минусинске, в Центральной Сибири. В этом важном центре металлургической промышленности на Алтае в эпоху расцвета бронзы (VI–III вв. до н. э.), очевидно, продолжают производить втульчатые топоры исключительно с геометрическим декором (см., например, красноярский «угловой» декор), но также, начиная с этого времени, мы видим там бронзовые фигурки животных, выполненные в упрощенной и строгой стилизации, контрастирующей с завитками, присутствующими на предметах из других мест, и где Боровка охотно искал топографические и хронологические истоки степного искусства. Понятна важность поставленного таким образом вопроса. Является ли Минусинск, стоящий на полпути между Черным морем и Петчильским заливом, своего рода отправной точкой степного искусства, как полагает Боровка, где молотом древних кузнецов Алтая были впервые воплощены анималистические темы, еще простые и бедные, но постепенно обогащавшиеся скифами по мере продвижения на юго-запад, благодаря ассиро-ахеменидскому вкладу, и хунну на юго-восток, благодаря вкладу китайцев? Или же, напротив, бедность анималистских форм в Минусинске проистекает, как считает Ростовцев, от того, что скифское искусство оскудело, пока добралось до пермских лесов? В таком случае Ананьино и Минусинск являются лишь слабым эхом русской степи.
Следует, впрочем, отметить, что в самой Южной России вначале, то есть с VII–VI вв. до н. э., мы видим, что анималистическая стилизация еще весьма строга, как в случае с бронзовыми предметами из курганов Керчи и Куль-Обы (оба относятся уже к V–IV вв.), в Крыму, Семибратье, Келемесе, Ульском и Костромской на Кубани, в Чигирине близ Киева и др. Похоже, что в V–IV вв. до н. э. стилизация усложняется, как в случае находок из Солохи под Мелитополем у Азовского моря, где рядом с прекрасными греческими ювелирными изделиями на скифскую тематику мы видим завитки звериного стиля, характерные разветвления и избыточность форм, точно так же, как на предметах из Елизаветовской близ Азова, ажурная пышность и разветвления на бронзовых изделиях которых говорят сами за себя.
Сарматы и Западная Сибирь
В IV в. до н. э. мы находим в Оренбургской области, возле Уральских гор, в Прохоровке, локальную культуру, характеризующуюся складами копий. Поскольку копье являлось специфическим сарматским оружием, прохоровские могильники, по мнению Ростовцева, представляют собой первый случай появления сарматов в европейской части России [14]. Как бы то ни было, во второй половине III в. до н. э. сарматы, народ одного происхождения со скифами, принадлежащий, как и они, к кочевой североиранской группе и до того времени живший к северу от Аральского моря, перешел Волгу и вторгся в русскую степь, тесня скифов к Крыму [15]. Полибий (XXV, 1) впервые упоминает их как мощную силу в 179 г. до н. э. Хотя речь идет о родственных народах, также кочевниках, вновь пришедшие весьма четко отличались от своих предшественников. Скифы, как мы видели, предстают перед нами конными лучниками, в колпаках и в широких одеждах, варварами, прикоснувшимися к греческой культуре, развивающими звериный стиль, который, через все стилизации, всегда сохранял воспоминание о натуралистической пластике. Сарматы же в основном конники, вооруженные копьями, в конических шлемах на голове, защищенные кольчугой. Их искусство, еще анималистское в своей основе, показывает гораздо большую, чем у скифов, приверженность к стилизации и геометрическим орнаментам; оно включало многоцветные эмалевые инкрустации на металле; короче, оно демонстрирует ярко выраженную «восточную» реакцию стилизованных растительных декоративных элементов на греко-римскую пластику. Это уже появление в Европе предсредневекового искусства, которое сарматы передадут готам, а те – всем германцам эпохи Великого переселения народов.
Переход от скифского искусства к сарматскому наблюдается в важных находках в Александрополе, близ Екатеринослава [16], датируемых III в. до н. э. Сарматское искусство обосновывается в Южной России в течение III и II вв. до н. э., что доказывают находки украшений в Буеровой Могиле, Ахтанизовке, Анапе, Ставрополе, Казинском и Курджипе на Кубани, в сарматском культурном слое в Елизаветовской близ Азова, а также знаменитый Майкопский серебряный пояс с эмалевыми украшениями и с изображением грифона, пожирающего лошадь, предположительно сделанный сарматами во II в. до н. э. Тот же стиль продолжается в сарматских бляхах следующей эпохи – в Таганроге и Федулово недалеко от устья Дона, в Сиверской, близ устья Кубани (II–I вв. до н. э.) и I в. н. э. в Новочеркасске, рядом с Азовом, в Усть-Лабинске, на ферме Зубова и в Армавире на Кубани [17].
К этой группе, особенно к пряжке Майкопского пояса, примыкают и ныне входящие в клад Петра Великого золотые и серебряные бляхи из Западной Сибири, украшенные сражениями грифонов и лошадей, тигров и лошадей, грифонов и яков, орлов и тигров и т. д., которые все выполнены в очень стилизованном и древовидном стиле. Комплекс этих сибирских блях, очевидно слишком рано датированный Боровкой III–II вв. до н. э., принадлежит, по мнению Мерхарта, к I в. до н. э. или, даже точнее, по датировке Ростовцева, к I в. н. э.
Еще более усиливается искушение приписать сарматам и родственным им народам западносибирские бляхи после недавних находок советскими учеными человеческих черепов в Оглахтинском могильнике рядом с Минусинском, то есть намного восточнее, в Центральной Сибири, которые, похоже, не принадлежат к тюрко-монгольским элементам и могут быть отнесены к народам индоевропейской семьи, родственным со скифами, сарматами и саками.
Прототюркские культуры Алтая
Металлургический центр в Минусинске, в верховьях Енисея, стал приблизительно с начала V в. до н. э. местом новой деятельности. Именно там, по мнению Тальгрена, появляются ямные захоронения в квадратных каменных оградах, совпадающие с периодом так называемой бронзой III, «высшим расцветом
