class="p1">— Для одного дня этого было достаточно, — сказал доктор Смит.
— Я согласен, доктор, — сказал Бикерстафф.
— Очень хорошо. — Марлоу бросил пистолет на землю. — Но послушайте меня, Уилкенсон. Ваш брат обозвал меня и непростительно оскорбил даму, и все же я дал ему шанс извиниться и сохранить свою жизнь. Теперь вы можете сообщить своей семье и всем вашим знакомым, что с любым, распространяющим злонамеренные сплетни обо мне или оскорбительно отзывающемся о даме, с которой я дружу, я всегда буду готов встретиться на этом поле. Я не потерплю подобных оскорблений. Та что, до встречи, сэр.
Он повернулся и пошел к концу поля, к которому отступила его лошадь. Он слышал, как обувь Бикерстаффа шлепает по траве позади него.
— Ты опустил прицел, Марлоу. Я видел это. Может быть, мы еще сделаем из тебя джентльмена.
— Если эти Уилкенсоны все такой породы, я не уверен, что хочу стать одним из них. Тупой ублюдок. Я давал ему возможность, спасти свою жизнь.
— Я думаю, возможно, аристократы этой колонии не привыкли к дуэлям, заканчивающимися смертями.
— Ну, если они собираются поиграть в мужчин, то им лучше начать к ним привыкать.
«Возможно, так даже лучше, - подумал он. - Полумеры никогда не сработают в случае, когда на карту поставлена его честь. Его честь и честь Элизабет Тинлинг».
Если бы Уилкенсон принес публичные извинения, это было бы одно; Марлоу и Элизабет были бы оправданы, а Уилкенсон унижен, и он бы никогда больше не вспоминал об этом.
Но если бы он пережил дуэль с честью, тогда оскорбления могли бы повториться, и с большей яростью. Уилкенсон бы забеспокоился от стыда за то, что Марлоу позволил ему выжить. Нет, оскорбления и инсинуации, подобные тем, которые продвигал Мэтью Уилкенсон, не могли остаться без ответа. В противном случае они распространились бы как чума, и тогда лучшие люди в колонии стали бы избегать Марлоу и Элизабет
Но если бы он выжил на дуэли, с честью, то оскорбления могли бы повториться снова, и с большей яростью. Уилкенсону стало бы не по себе от стыда за то, что Марло позволил ему выжить. Нет, оскорбления и клевета, подобные тем, которые демонстрировал Мэтью Уилкенсон, не могли остаться без ответа. Они могли быстро распространиться как чума, и тогда Марлоу и Элизабет стали бы сторониться самые уважаемые семьи в колонии.
«Что ж, теперь честь удовлетворена, - подумал он. - Мэтью Уилкинсон навсегда замолк, а Джордж Уилкинсон слишком труслив, чтобы рисковать своей судьбой. Так, что слухи пресечены намертво… Остановлены, - как надеялся Марлоу, - до того момента, как кто-нибудь догадается об их истинной сути.».
Жан-Пьер Леруа, пошатываясь, выбрался из своей палатки, щурясь и моргая от яркого света утреннего карибского солнца. Выступившие слезы покатились по его щекам. Его голова раскалывалась от натиска света. Он нахлобучил свою потрепанную шляпу на глаза, сделал еще один глоток из бутылки виски, которую держал в руке, и оглядел свои владения.
Далеко на востоке, среди зеленого леса, раскинулся небольшой городок Нассау, состоящий на самом деле всего из нескольких домов, парочке магазинов и таверен. Большая часть населения острова, около двухсот мужчин и, возможно, пятидесяти женщин, были разбросаны по полумильному участку песчаного берега, на котором были разбиты палатки Леруа и его людей. Но, честно говоря, они не были гражданами Нью-Провиденса или каких-либо других мест. Они были командой Братьев Побережья, которые совсем недавно открыли для себя этот малонаселенный остров как почти идеальную базу для своей банды. Попросту говоря, это были пираты.
Многие из экипажей трех ветхих кораблей, стоящих на якоре недалеко от берега, обустроились на белом песке. Спали они, где попало, играли в азартные игры, готовили, ели, или прелюбодействовали. И все они постоянно пили. Пили беспробудно, виски, ром «Убить дьявола», или смесь, приготовленную из пива, джина, хереса, сырых яиц и всего, что попадалось под руку.
Леруа нахмурился. Он огляделся. Его кожа была такой загорелой, что он больше был похож на араба, чем на француза. Свободные от бороды части его лица имели вкрапления темных пятен там, где сгоревший порох въелся в его кожу.
Он рассеянно почесал челюсть. В его бороде было что-то сухое и затвердевшее, он не знал, что. Он чувствовал запах своей одежды: черного выцветшего сукна, шерстяного жилета и хлопчатобумажной рубашки, которые когда-то были шикарной одеждой. По обыкновению, он два раза в год сбрасывал свои плащ и жилет, рубашку, бриджи и чулки, широкий красный пояс, который носил вокруг талии, и сжигал все это, заменяя новой одеждой, купленной или взятой в качестве добычи.
Новая одежда была знаком его удачи и данного Богом права командовать. Но их последний поход не увенчался успехом. Он не добыл ни одежды, которую давно уже нужно было сменить, ни звонких монет, на которые можно было бы купить новую. Это был еще один удар по его и без того падающему авторитету.
Он снова сделал большой глоток из бутылки. Ликер обжег его губы, но это было успокаивающее ощущение. Грани его трезвости притупились. Песчаный берег, палатки, голубое небо и прозрачная морская гладь казались слишком четкими, слишком живыми, слишком реальными. Он снова сделал глоток, затем прищурился от резкого солнечного света, падавшего на песок и воду, и прошелся взглядом по лежавшим вповалку телам, выискивая среди них Уильяма Дарналла, квартирмейстера «Возмездия», сильно потрепанного корабля, которым он командовал. Командовал в данный момент. Командовал до тех пор, пока люди, которые плыли на судне, признавали его лидерство. Пока ему удавалось, запугиванием и жестокостью заставлять их подчиняться.
Прошло двадцать пять лет с тех пор, как Леруа дезертировал из военно-морского флота его Католического Величества Франции. Тогда он был самым младшим помощником капитана, но он так часто говорил людям, что был капитаном, что и сам в это поверил.
Почти двадцать лет он занимался морским разбоем, необычайно долгая карьера для пирата. Его имя было хорошо известно всем морским бродягам. Оно ассоциировалось с самым вопиющим развратом и насилием. И это было вполне точное определение, которое очень нравилось Леруа.
Шесть- семь лет назад никто бы не поставил под сомнение его полномочия на звание капитана. Леруа был одним из тех немногих представителей пиратского племени, кто был достаточно сильным, подлым и чрезмерно удачливым, чтобы считать себя бесспорным хозяином своего корабля. Никакого голосования, никаких споров, никаких угроз не предвиделось его авторитету. Такие вещи практиковались на борту других
