Ознакомительная версия.
И вот внезапно в торжественном шествии, озвученном шарканьем и шорохом, случилась заминка – придворные во всё большем количестве замечали подходивших варангов. Смолкло пение, но возвысились голоса порицания, ропот прошёл по толпе.
Грузный препозит Дамиан – церемониймейстер двора – в белом одеянии и с посохом, вышел из-за колонн галереи и вопросил грозным низким голосом:
– Как смеют варанги нарушать покой государя?
Олег Сухов шагнул вперёд. Отстранив обомлевшего препозита, он приблизился к встревоженному базилевсу. Схоларии одним множественным движением потянули мечи из ножен – словно зашипела сотня змей.
Патрикий низко поклонился Роману Лакапину и произнёс:
– Пусть твоя божественность рассудит. Я – патрикий Олегарий, верный слуга автократора ромеев и Господа нашего. Мне удалось раскрыть подлый заговор против твоего величества и схватить виновных, за что надо благодарить верных варангов, о благочестивый.
Надо отдать должное Роману I – император быстро справился с собой, унял целую гамму противоречивых чувств и нахмурил брови.
– Правда ли это, патрикий? – властно спросил он.
– Истинная правда, несравненный. Виновные признались во всём, – Олег наметил скупую улыбку: – Варанги умеют развязывать языки.
Толпа придворных зашумела, силенциарии всполошились и забегали, потрясая жезлами, а тут и Тихиот задёргался, невероятным усилием вырвался из крепких рук варягов, пал на колени и быстро-быстро пополз, пластаясь по земле.
– Смилуйся, государь! – взвыл он. – Именем Христа милосердного! Умоляю! Яви милость к слуге твоему, о божественный!
А вот и Калутеркан повалился, пополз, подвывая и колышась тучным телом.
– Смилуйся! – трубил он. – Бес попутал нас, соблазн то был диавольский! Смилуйся, благочестивый! Во имя сладчайшей Приснодевы Марии!..
Заговорщики доползли едва ли не до кампагий базилевса, и лишь острия обнаженных мечей схолариев задержали униженное пресмыкание.
Роман I Лакапин молчал, и это молчание подействовало на свиту пуще любых силенциариев – тишина установилась мёртвая.
– Благодарим тебя, благороднейший патрикий, – церемонно молвил базилевс, и тут же десятки завистливых глаз уставились на Олега. – Покушавшихся на нашу царственность отправить во Влахернскую тюрьму. Дознаться и оповестить.
Повелев, император развернулся и зашагал прежним путём, неторопливо шествуя в триклиний. Схоларии построились первыми, тронулись знаменосцы. Зазвякали цепочки кадильниц, нестройные голоса затянули прерванный гимн, звуча громче, дабы осилить горестный вой пойманных и уличённых. Происшествие было исчерпано.
Двумя днями позднее преступников отстегали плетьми и выставили на всеобщее поругание. Тихиоту, Элладику и Калутеркану остригли бороды и волосы, сбрили брови, удалили даже ресницы, после чего обрядили в рубахи без рукавов, навешали на шеи отвратительные «ожерелья» из овечьих кишок и стали возить по всему городу, усадив на быков лицами к изгаженным хвостам. А впереди шутовского «парада» вышагивал жезлоносец, выпевая глумливые песенки, весело понося цареубийц-неудачников.
Множество народу собирал этот «триумф наоборот» – люди поднимали рёв и свист, они оплёвывали ренегатов и забрасывали их огрызками и помётом.
Но базилевс был милостив к падшим – он даже не приказал ослепить их. Всё добро, нажитое Тахиотом, Элладиком, Калутерканом и Сурсувулом, было изъято в казну, а оставшихся в живых заговорщиков сослали на остров Проконнес, где с давних времён в каменоломнях добывали ослепительно-белый мрамор…
Глава 3,
в которой Олегу жалуют титул магистра
Пропели третьи петухи в предместьях, отошла заутреня в константинопольских церквах. Тёмное небо на востоке, за Босфором, начинало сереть в потугах восхода.
Шёл пятый час утра, когда Священные Палаты стали пробуждаться – одна за другой отпирались двери, а вестиарии-облачатели понесли императорские одежды к опочивальне божественного.
Олег Сухов терпеть не мог вставать рано по утрам, да и зачем каждый божий день толкаться во дворце? Взыскуя благ от щедрот базилевса? Лучше выспаться, право слово, да сослужить службу истинную, от которой и самодержцу польза, и тебе добрая слава.
Но сегодня не поваляешься, мрачно думал Олег, шагая к Палатию. Сегодня у него хиротония – благодарный император жалует верному Олегарию титул магистра. Что и говорить, приятственно.
Во всей империи магистров насчитывалась ровно дюжина, каждому полагались двадцать четыре фунта золота в год, два новых платья из царских ризниц плюс подарки к великим праздникам.
Но не корысти ради стремились ромеи к заветному титулу. Великий почёт и уважение – вот что давал магистерский сан. Это была та предельная высота, на которую только и мог подняться смертный, если, конечно, он не лелеял мечты занять трон.
Хмурясь и радуясь, Олег прошествовал в Палатий. Его путь лежал ко дворцу Дафны, где располагались опочивальни венценосного семейства.
Дворцу из желтого мрамора было лет шестьсот, он издревле обосновался у восточных трибун Ипподрома, напротив императорской ложи, а правым крылом примыкал к Слоновым воротам дворцовых стен.
Четверо варягов сторожили вход. Бородатые, насупленные, они стояли между колонн, опираясь на секиры, однако их угрюмые физиономии мигом прояснились, стоило им увидать своего аколита. Сухов улыбнулся варангам, проходя во дворец.
В центральном зале белела статуя нимфы Дафны, изображенная в момент обращения в лавр. Заметно было, что церемония подъема шла вовсю – слуги гасили лампады, накрывая светильни медными колпачками на длинных хлыстах. Туда-сюда носились озабоченные вестиарии в белых хламидах, мелькнуло брыластое лицо препозита Дамиана.
Олег скромно отошёл к толпе придворных, топтавшихся у тяжелой завесы из золотой парчи, вышитой чёрными орлами в зелёных кругах, в шахматном порядке чередовавшихся с красными крестами. Тут стояли высшие сановники империи, но Сухов не обращал на них внимания. Ему хотелось смотреть на одну Елену Мелиссину – зоста-патрикия, во всём блеске её красоты, словно выступала предводительницей целого выводка тощих магистрисс, худосочных патрикисс и прочих протоспафарисс, испуганно жавшихся в сторонке. Елена пленительно улыбалась – одному Олегу, и он послал ответную улыбку.
– Началось!.. – послышался благоговейный шепоток.
Из императорских покоев донёсся высокий голосок евнуха-спальничего:
– Вестиарии!
Рокочущий бас препозита тут же повторил, куда более звучно:
– Вестиарии!
Облачатели, заранее преклоняя головы, чередой проследовали к опочивальне, на вытянутых руках пронося серебряный скарамангий и голубой дивитиссий, усыпанный золотыми розами. Главный вестиарий Феофан тащил тяжеленную хламиду, расшитую массой жемчуга и драгоценностей.
Ознакомительная версия.
