Девушка, пождав губы, направилась в комнатку под палубой.
Там она уселась рядом с Ингунн. Девочка сшивала какие-то полотна. Руне не хотелось знать, что это такое, и уж конечно не хотелось браться за шитье, но Ингунн явно нужно было поговорить – а может быть, ей приказали потчевать Руну не только обедами, но и словами.
– Парус корабля настолько огромен, что его нельзя соткать на станке, – объяснила Ингунн. – Нужно сшить вместе много кусков ткани.
Руна ничего не ответила.
– Может, ты тоже хочешь заняться шитьем, чтобы отогнать скуку?
Дома обычно шила бабушка.
– Я умею ловить рыбу и охотиться, больше ничего, – сказала Руна.
На самом деле это было не так. Дома она ухаживала за коровой, поддерживала порядок в доме, чинила крыши, подметала пол, разводила огонь в очаге. Она делала все, все, о чем просила ее Азрун.
Руна, переплетя пальцы, опустила руки на колени. Ингунн замолчала.
День шел за днем. Корабль по дороге зашел еще в один порт, Аггерсборг, расположенный в Дании, но после этого к берегу уже не приставал. Вокруг было только море.
Матросы ориентировались по звездам, по полету птиц, по памяти. Суши видно не было.
Вскоре Руну одолевали не только горе и тоска по родине, но и скука. В какой-то момент девушке все-таки захотелось помочь Ингунн с шитьем, но она устояла перед искушением. Взяв нож, она принялась вырезать по дереву. Ингунн недоверчиво наблюдала за ней.
Вскоре деревянные балки трюма украсил замысловатый орнамент.
Время от времени Руна выглядывала в щели в палубе. Иногда, когда на море поднимались волны, с потолка стекали холодные капли. Балки скрипели, пол шатался, и Руна боролась с тошнотой. Потом шторм сменялся штилем и корабль продвигался вперед только благодаря гребцам.
День ото дня люди на корабле становились все мрачнее. Хотя их кожаная одежда была пропитана маслом, она не защищала от влаги – от дождя и морских брызг. Даже Руне, сидевшей под палубой, в дождливые дни казалось, что она никогда не сможет полностью высохнуть и смыть с кожи всю соль. На корабле нельзя было развести костер, поэтому из пищи оставалось только вяленое мясо, да и то со временем становилось все противнее. К тому же запасы подходили к концу. Вода так застоялась, что вскоре Руна уже не могла ее пить, и ей приходилось утолять жажду элем. Эль, который варила бабушка, Руне нравился, а от того напитка, который можно было пить на корабле, у нее болела голова. Но может, все дело в том, что путешествие оказалось очень уж скучным.
Днем Руне было жарко под палящим солнцем, ночью же ее трясло от холода. Мужчины спали по двое под одной накидкой, так хоть немного можно было согреться. Ингунн пригласила Руну забраться к ней под одеяло, и в первую ночь девушка отказалась. На следующий день она согласилась – не столько из-за холода, сколько из жалости к стучащей зубами девчушке. Ингунн была не виновата в том, что так сложилась ее судьба, к тому же приятно было обнять кого-то ночью, услышать чье-то дыхание, почувствовать, что ты не одна в этом мире.
Рядом с Ингунн Руна провалилась в глубокий сон без кошмаров – кошмаров, мучивших ее все эти ночи. В этих снах бабушка медленно поднималась на ноги, изо рта у нее текла кровь. Азрун вопила, и ее вопль был похож на крик коровы перед смертью.
Отец старался держаться от Руны подальше, особенно с того дня, как девушка обрезала волосы. Она думала, что он будет молчать до тех пор, пока они не доберутся до Нормандии, но однажды вечером Рунольфр вошел в трюм. Он махнул рукой, приказывая Ингунн выйти. Руне хотелось удержать ее, ведь она уже знала, что Ингунн панически боится мужчин, и больше всех – Тира. Но прежде чем она успела что-то сказать, Ингунн выполнила приказ Рунольфра.
Отец тяжело опустился рядом с Руной. За время плаванья она не только не разговаривала с ним, но и не смотрела на него. Но тут, в трюме, деваться было некуда, и она невольно окинула Рунольфра взглядом. У него немного отросла борода, да и волосы на затылке стали длиннее. Они пропитались солью и топорщились, как и ее черные кудри. Кожаная накидка липла к рукам, губы потрескались, лицо обветрилось, покраснело. Синеватые прожилки на носу свидетельствовали о том, что в последние дни отец много пил – да и сейчас он был нетрезв.
– Вот! – воскликнул Рунольфр, швыряя под ноги дочери бурдюк с вином.
Вино забулькало – бурдюк покачивался, повинуясь движению волн. Красные капли, выступившие на нем, напоминали кровь.
– Выпей, девочка моя! Это пойдет тебе на пользу! – Рунольфр поднял руки, словно пытаясь показать Руне, что силком вольет в нее вино, если она откажется.
Только тогда Руна заговорила с ним.
– Ты хочешь ударить меня? – холодно спросила она. – Так, как ударил бабушку? Может, ты и меня хочешь убить?
Рунольфр опустил руки и закрыл глаза, словно силы покинули его. Казалось, что рядом с ней сидит не живой человек из плоти и крови, а обмякший бурдюк с вином.
– Ты же моя Руна, дочь Эзы. Разве я мог бы причинить тебе вред? – в его голосе звучало отчаяние.
Руна сумела подавить в себе сочувствие к нему, но в этот момент в ее сознании вспыхнуло воспоминание.
Она совсем маленькая, сидит на коленях отца, треплет его бороду, густую, мягкую. Она слышит его голос, радостный, сильный голос. И пение мамы. Да, потом с ней возилась бабушка, но в первые годы жизни это делала Эза. Мама рассказывала Руне истории о богах и героях. Это было так давно…
– Я мечтаю о том, чтобы у тебя была хорошая жизнь, – пробормотал Рунольфр.
– Тогда отвези меня обратно. – Руна хотела, чтобы в ее голосе слышалась решимость, но ее слова прозвучали скорее как мольба.
– Уже слишком поздно, Руна. Да и пойми наконец, там, на севере королевства франков, ждет нас наше будущее.
– Это не мое будущее! – выпалила она.
Руна хотела сказать что-то еще, но поняла, что упрямством она ничего не добьется. Поняла она и то, что и злость ее, и горечь испарились. Девушка придвинулась к отцу и опустила узенькую ладонь на его ручищу.
– Пожалуйста, отец. – Руна заглянула ему в глаза. – Если тебе не все равно, что со мной будет, верни меня на родину!
Рунольфр беспомощно уставился на дочь. Он поник, безвольно опустив плечи, Руна же чувствовала, как напряглась каждая жилка в ее теле.
– Прошу тебя, папа, – повторила она. – Верни меня домой.
Он посмотрел на нее остекленевшим взглядом. Его лицо и прежде было красноватым, теперь же на коже проступили багровые пятна. Рыгнув, Рунольфр повалился набок. Руна подумала, что он захрапит, но вместо этого отец принялся что-то бормотать.
– Слишком поздно. Мы выпустили ворона, и он принес нам зеленую веточку в клюве. Впереди уже виден берег. Берег твоей новой родины. – Он ткнул пальцем. Но Руна не стала смотреть туда.
