из намеченных пунктов поездки, которую я, как корреспондент «Правды», совершаю по приглашению китайских товарищей в действующие части Народно-освободительной армии.
Город двадцать дней как освобожден от гоминдановцев. Здесь расположился штаб 4-й полевой армии, ведущей военные операции в Южном Китае. С ее командующим, товарищем Линь Бяо, мне предстоит завтра встретиться.
Но это – завтра. А пока, оставшись один, я сижу в отведенной мне маленькой комнатке здания уездного банка, где теперь разместился политотдел армии.
Внизу, под окном, вскинув винтовку на плечо и поблескивая мокрым штыком, неторопливо ходит взад и вперед часовой в американском брезентовом плаще, наброшенном поверх ватника. По крыше и по мостовой мягко стучит бесконечный осенний южный дождь, преследующий нас всю дорогу.
День за днем вспоминается мне поездка нашей советской делегации через Северный и Центральный Китай – Харбин, Мукден, Пекин, Цзинань, Нанкин, Шанхай.
Вспоминаются многолюдные встречи и прощания, митинги в переполненных залах и под открытым небом, митинги днем и ночью. Вспоминается греющий душу свет тысяч дружеских глаз, тысячи рукопожатий, молчаливых и сильных. Так пожимают руку друга люди, привыкшие держать винтовку: пожимают не перед словами и не после слов – вместо слов.
Вспоминается, как в Тяньцзине подошел ко мне немолодой человек в синей рабочей куртке. Очевидно, он только что начал изучать русский язык. Глядя мне в глаза, волнуясь и с трудом, но тщательно выговаривая русские слова, он спросил:
– Товарищ, скажи, ты любишь Новый Китай?
– Да, товарищ, я очень люблю Новый Китай! – тоже волнуясь, ответил я ему.
Вспоминается девушка, выступавшая от имени китайских рабочих на Конференции в защиту мира. Задорным, чуть хрипловатым, мальчишеским голосом, отчеканивая каждое слово и сердито хмуря брови, она говорила о своих прошлых невзгодах и потом рассказала, как однажды в Шанхае «при Гоминдане» увидела картину «Светлый путь», как ей понравилась эта картина и как ей захотелось самой вот так же работать и жить. Но это было невозможно при Гоминдане, и она стала бороться. А сейчас, в Новом Китае, для рабочих открыт, наконец, этот светлый путь. И поэтому она счастлива. И поэтому она хочет мира. И поэтому она выступает здесь.
Вспоминается многое. Но с особенной силой именно сегодня и именно здесь, в прифронтовом городе, вспоминается все связанное с армией.
Вспоминается попутчик в поезде, идущем из Пекина в Шанхай, невысокого роста и моложавый на вид командир полка, крестьянин из провинции Цзянси. Он ушел в Народную армию шестнадцати лет от роду и провоевал в ней двадцать один год из своих тридцати семи, начав службу мальчишкой – ротным горнистом.
Вспоминается неторопливо поднимающийся по ступенькам на трибуну немолодой, коренастый, очень крепкий человек с изборожденным крупными морщинами лицом, похожим на многие китайские крестьянские лица. Вспоминается, как весь зал поднялся после первых же слов, сказанных этим человеком, и десять минут стоя аплодировал ему. Переводчик, силясь быть услышанным сквозь аплодисменты, кричал над самым моим ухом:
– Товарищ Чжу Дэ сказал, что, прежде чем начать свою речь, он счастлив объявить: «Получено сообщение: Советский Союз, первый из всех государств мира, признал Китайскую Народную Республику!»
Вспоминается тринадцатитысячный митинг в Шанхае, где на огромных бетонных трибунах только один цвет – зеленый цвет армейских курток, где на трибунах – тринадцать тысяч солдат и командиров 3-й полевой армии, людей, весною форсировавших Янцзы и взявших Шанхай. И все эти тринадцать тысяч встают при имени – Сталин, при слове – Сталинград.
Наконец вспоминается 1 октября 1949 года – день провозглашения Китайской Народной Республики. Гигантская площадь перед стеной старого пекинского дворца. Два с половиной часа подряд проходит через площадь армия китайского народа. <…>
Двенадцать часов ночи 7 ноября. Я сижу в маленькой комнате политотдела 4-й полевой армии, в городе Хэнъян, в шестнадцати днях пути от Москвы, если ехать не останавливаясь. Трудно, путешествуя в такой дали от Родины, не вспоминать Москву и совсем невозможно не вспоминать ее в такой день, как 7 ноября. <…>
Пасмурный ноябрьский день. Дождем, безнадежно продолжающимся уже две недели, как грязной кисеей, завешаны по обеим сторонам дороги рисовые поля и высокие лесистые холмы Южной Хунани. Наш грузовик немилосердно гремит и подпрыгивает на сильно разбитом шоссе, ведущем на юго-запад, к Гуйлиню. Провинция Хунань тянется с севера на юг на шестьсот километров и с запада на восток на пятьсот. В ней живет больше тридцати миллионов человек, и по урожаю риса она стоит на одном из первых двух мест в Китае и справедливо считается житницей страны.
В годы китайской революции – 1925–1927 – в Хунани широко развернулось революционное движение. Еще большие масштабы оно приняло в соседней провинции Цзянси, – именно поэтому там возникли первые советские районы Китая.
В эти советские районы ушли очень многие хунаньцы, ставшие впоследствии командирами полков и дивизий, военными и гражданскими деятелями революционного Китая. Чуть ли не каждый третий из китайских революционеров – участников великого похода через девять провинций, которых мне привелось расспрашивать об их жизни, сообщал, что он родом из Хунани. И здесь, в Хунани, этим гордятся.
Хунаньцы с любовью говорят о своей провинции, о ее людях и природе. И правда, в здешнем спокойном и даже иногда кажущемся однообразным пейзаже есть своя, особенная красота. В слове «житница» заключено не только экономическое содержание – это слово рождает определенное зрительное ощущение.
Провинция густо населена. Рыжие глинобитные деревни с темно-зелеными купами деревьев возникают то слева, то справа от дороги. Рисовые поля террасами поднимаются одно над другим, чем дальше от дороги, тем все выше и выше, взбираясь по склонам холмов.
Здесь возделан каждый клочок земли. Чувствуется не только трудолюбие крестьян, но и цена этой земли. Рисовые поля – водяные. Каждый прямоугольник их отделен земляными стенками от поля, расположенного ниже, и от поля, расположенного выше, и покрыт мутной водой иногда на вершок, на два, иногда на целых полметра.
Весной, когда здешние многочисленные реки, речки и ручейки взбухают и переполняются водой, повсюду можно видеть, как крутятся огромные деревянные колеса, по форме и по размеру очень похожие на «чертово колесо» в наших парках культуры и отдыха. Они постепенно поднимают воду все выше и выше на поля.
Колеса крутят при помощи ворота, впрягая буйволов и мулов, а то и просто вручную. Несмотря на то что кругом леса и бамбуковые рощи и стоимость таких водяных колес, в сущности, очень невелика, крестьянские хозяйства настолько бедны, настолько увязли в недоимках по арендной плате, в долгах и процентах по долгам, что даже эти нехитрые механизмы зачастую не являются собственностью
