В этом, как и во всем прочем, чувствуется цена земли в Китае. Рисовые поля подступают буквально к самым стенам деревень, и только неизменно серые квадратные помещичьи усадьбы иногда построены немного на отшибе.
Тропинка не огибает деревень, а проходит через них. У въезда в деревню обычно возвышаются серые каменные ворота, вернее – ярка. По стенам этой арки, под крышей, слева и справа, обычно устроены две полуниши-полукомнаты. Здесь на несколько минут, чтобы отдохнуть, останавливаются носильщики. Здесь, в прилепившейся к воротам крошечной, харчевне, они могут иногда, если есть деньги, съесть чашку рису.
Завтра в одном из сел, мимо которых мы проехали, состоится сельская ярмарка, и по дороге нам попадается все больше и больше людей, спешащих добраться туда еще сегодня к вечеру. Многие несут на продажу плоды своего собственного труда. Другие носильщики работают по найму – они тащат на плечах помещичий рис.
Остановившись около группы отдыхающих носильщиков, я расспрашиваю их, на каких условиях они работают. Оказывается, что за свой каторжный труд – за переноску ста цзиней (то есть больше трех пудов) риса на расстояние в тридцать китайских ли – они получают гроши, едва достаточные, чтобы впроголодь прожить с семьей один день. Но даже такой заработок удается получить далеко не ежедневно.
Уже перед самым наступлением темноты мы добираемся до села Хуантупу, возле которого в большом помещичьем доме разместился штаб дивизии.
Дом этот, видимо, был поставлен на широкую ногу. Он очень большой, даже громадный, в особенности если сопоставить его с бедными и тесными глиняными домиками окрестных деревень. При виде этой усадьбы создается наглядное, почти физическое представление о том, как все изо дня в день выкачиваемое из этих деревень постепенно скапливалось здесь.
Китайцы называют помещиков людоедами. С таким же успехом можно назвать их вампирами, или попросту кровопийцами. Во всяком случае, это слово будет точно соответствовать их фактической роли в жизни китайской деревни.
После зрелища сотен носильщиков, под проливным дождем волокущих пудовые корзины с рисом, после картин окружающей бедности нельзя не почувствовать в самом облике этого громадного, лезущего в глаза, пышного и только недавно вновь отстроенного дома нечто глубоко омерзительное.
Сегодня вечером нам предстоит только поужинать, принять участие в маленьком митинге и лечь спать. Беседы с людьми откладываются на завтра.
В ожидании ужина командир и комиссар дивизии, мои спутники и я сидим в большой комнате, служившей помещику для приема гостей. Через дверь, вернее – через арку, виден центральный двор. Он представляет собой большой замкнутый каменный четырехугольник с глухой наружной стеной и с обращенными внутрь двухъярусными балконами, за которыми, в глубине, – многочисленные комнаты. Позади приемной, через другую дверь, видны, внутренние дворы, по обе стороны каждого из них тоже тянутся жилые помещения.
Помещик с чадами и домочадцами живет сейчас где-то на третьем или четвертом заднем дворе, но дух его продолжает присутствовать в этой приемной комнате в виде многочисленных надписей над всеми дверями и на всех деревянных столбах, поддерживающих кровлю. Развешивать на стенах надписи вообще принято в китайских домах, – они обычно сменяются перед каждым Новым годом.
В бедном китайском доме в таких надписях обычно содержится скромное и немногословное пожелание счастья и успеха семье, живущей под этой кровлей.
В богатых домах надписи пышные и витиеватые – в них одновременно и амбиция, и стремление пустить пыль в глаза всякому вошедшему в дом.
Начертанные красивыми иероглифами на розовой, наклеенной поверх дерева бумаге, надписи в доме, где мы сейчас находимся, свидетельствуют, во-первых, что дом построен недавно, и, во-вторых, что это обстоятельство, очевидно, очень сильно подействовало на самомнение хозяина.
Над центральной дверью самыми крупными иероглифами написано: «Мое жилище является самым лучшим во всем Юго-Восточном Китае». Над второй центральной дверью: «Мое богатство можно сравнить только с богатством моих предков». На левом и правом столбах при входе надписи свидетельствуют о лирически-пищеварительных настроениях хозяина. Слева: «Играет солнышко, дует ветерок, цветут ветки на деревьях». Справа: «Поют канарейки, летают ласточки, хозяин и гости кушают и пьют вино». На следующих двух столбах надписи призывают гостей к тому, чтобы они ценили гостеприимство хозяина. Слева написано: «Хорошо в таком прекрасном обществе играть в шахматы». Справа: «Я надеюсь достойно встретить своих гостей». Над дверью, ведущей во внутреннее помещение, надпись вполне делового характера: «После нашего удачного раздела с братом пусть мои богатства будут так велики, как число волн на реке Сянцзян». А на дверях, комнаты, где мне предстоит ночевать, бывшей спальни хозяина, повешена узкая розовая лента с надписью, обращенной – очевидно, именно потому, что это спальня – к потомству: «Пусть мои дети внуки и правнуки продолжат мой род и приумножат мои богатства».
Один из моих спутников, переводивший мне надписи, смеясь, говорит, что приумножение рода – это, разумеется, личное дело помещика, но что касается дальнейшего приумножения богатства, то он позволяет себе усомниться, помогут ли эти заклинания хозяину дома и его потомкам. <…>
ПОХОД
Первый день похода… От села Хуан Шахэ, где мы ночевали, и до уездного городка Цюаньсянь, который к вечеру должны занять войска, тридцать километров с небольшим. Эти тридцать километров мы двигаемся под палящим солнцем, обжигающим лицо и руки. Шоссейная дорога все время поворачивает то влево, то вправо и, петляя между холмами, уходит вдаль бесконечной рыжевато-серой лентой. Она не ремонтировалась много лет; булыжник выбит целыми полосами, и люди и лошади вязнут в не подсохшей после ливня глине.
Пейзаж северной части провинции Гуанси очень красив. С обеих сторон дороги тянутся уходящие уступами вверх бесконечные рисовые поля, а справа и слева, на расстоянии километра, двух, высятся цепи зеленых холмов. За ними вдалеке видна гряда других холмов – повыше, а совсем вдали – синевато-серые цепи гор. Благодаря тому, что все эти три цепи находятся на разном расстоянии от дороги, кажется, что все они – в движении. Сопровождающая нас в пути цепь ближайших холмов перемещается по отношению к следующей, а следующая – по отношению к самой дальней.
Неподалеку от дороги, на красивых, заросших лесом склонах, через каждые пять-шесть километров попадаются старинные могилы императорских чиновников и генералов. Это обычно несколько больших арок с причудливой резьбой по замшелому старому камню; они ведут к местам погребения, а возле них, словно пасясь в высокой зеленой траве, потонув в ней по грудь, стоят, высеченные тоже из темно-серого камня, ритуальные козлы, буйволы и лошади в натуральную величину.
Кругом пустынно. На рисовых полях ни души. Над деревнями ни одного дымка. Поля брошены, крестьяне угнаны гоминдановцами.
Пейзаж, включающий
