Сесил с удовлетворением заметил, что Фокс дрожит от холода.
— Гораздо лучше, если ты умрешь в стенах Тауэра, не успев дать никаких показаний, — ответил он, злобно поглядывая на Фокса. — В этой башне многие кричали неделями, а когда к ним наконец приходила смерть, встречали ее как Божью благодать и избавление от мук. Так что думай, прежде чем угрожать.
— Нет, это вы подумайте, прежде чем угрожать мне. — Пленник стучал зубами от холода. — Если кто-то так хорошо знает ваши планы, что умудрился перенести время обыска на час раньше, то его сведений о вашем вероломстве вполне хватит, чтобы бросить вас, граф Солсбери, в Белую башню, где вы умрете или будете молить о смерти, со мной за компанию. Я вам нужен, чтобы своим признанием подтвердить вашу версию и назвать имена других заговорщиков. Милорд, если я проявлю стойкость, то усомниться в порядочности ваших поступков могут многие, но уличить вас во лжи и вероломстве не сможет никто.
Сесил с раздражением отметил, как режет ухо йоркширский говор в сочетании с нелепым испанским акцентом.
— Поскольку от тебя зависит так много, ты, разумеется, скажешь, чего от меня ждешь. — Взгляд Сесила скользнул по кандалам и цепям, которыми Фокс был прикован к стене.
Пленник дрожал все сильнее. Он обхватил себя руками, тщетно пытаясь согреться.
— Поместите меня в теплую потайную камеру и хорошо кормите. Воплей многих людей, которых здесь пытали, никто не слышал. На сей раз нужно просто сделать вид, что меня пытали. Скажите, что я упорствую и меня подвергли пыткам. Напишите любое признание, и я дам любые показания, какие вам требуются.
— А потом?
— А потом я умру, ослабев от невыносимых страданий, здесь, в этой башне, вдали от посторонних глаз. Затем вы переправите меня во Францию.
В голосе Фокса слышалось отчаяние, и мысль Сесила лихорадочно заработала.
Живой Фокс, дающий нужные показания, станет для него настоящей находкой. Комендант Тауэра Уад в свое время выдвинул обвинения против шотландской королевы Марии. Если скрыть от Фокса истинное положение дел, полученная выгода окупит все расходы на его содержание. Что касается Франции, то от Лондона до Дувра путь очень долгий, а еще нужно переправиться через Ла-Манш. Во время такого опасного путешествия может случиться многое.
— Стража! — громко крикнул Сесил. — Этот человек окоченел от холода, и от него нет никакого толка. Переведите его в камеру, где есть огонь, я имею в виду тот, что согревает, а не жаровню палача! Кандалы с ног не снимать! — злобно добавил Сесил и отправился переговорить с сэром Уильямом Уадом.
Роберт Уинтер ужинал с матерью Кейтсби. Перед тем как отправиться в Данчерч, Кейтсби решил рассказать ей всю правду, но, подъехав на вспотевшей от быстрой езды лошади к своему дому, он впервые почувствовал, как в душу закрадывается холодок неверия в собственные силы. Нет, сейчас он не сможет посмотреть в глаза матери. Робин отправил Бейтса к Уинтеру, чтобы встретиться с ним в поле за домом. В отличие от своего вспыльчивого брата Роберт Уинтер всегда выделялся злобностью — в лучшем смысле этого слова, но сейчас и он выглядел удрученным.
— Нам следует сдаться на милость короля, и с Божьей помощью он нам ее дарует, — заявил Уинтер.
— На милость не рассчитывай, — процедил Кейтсби. — Мы должны ехать в Данчерч и встретиться с остальными, чтобы принять решение. — Он даже не оглянулся на дом, под крышей которого осталась убитая горем мать.
В «Красном льве» собралось более сотни человек. Сюда приехали родные и двоюродные братья, родственники и младшие сыновья из католических семей. Кейтсби надеялся, что народу соберется больше, хотя бы полторы сотни, но, на худой конец, хватит и этих. Его появление встретили гулом голосов, и Робин почувствовал, как забилось сердце и кровь быстрее побежала по жилам. Так было всегда, когда он собирался выступить перед толпой. Он поднял голову, приказывая знаком всем замолчать. Наступила тишина.
Кейтсби вкратце рассказал о заговоре и обнаруженном порохе, о том, что Лондон гудит от слухов и подозрений.
— Кто мы: стадо овец, бессловесная скотина, безропотно бредущая на бойню, или мужчины, способные сражаться за веру? У нас есть лошади и оружие, есть порох, и если мы сейчас пойдем биться за свободу и веру, к нам присоединятся сотни людей с запада, где наша вера всегда жила и процветала. Мы должны нанести удар прямо сейчас, пока в Лондоне царит неразбериха. Мы рыцари веры или трусы?! — Привстав в стременах, Кейтсби выкрикивал слова в безмолвную толпу.
В тусклом свете факелов он видел устремленные на него глаза. Потом несколько человек отвернули лица от света и отвели лошадей в тень. Их примеру последовали другие. Те, кто остался с Кейтсби, тихо переговаривались между собой. Когда казалось, что больше никто не уйдет, от поредевшей толпы отделились еще несколько человек и ушли в тень. Все это напоминало пехоту, идущую в бой под беспощадным пушечным огнем, когда после каждого залпа становится все труднее заполнить образовавшуюся брешь.
Роберт Кейтсби впервые в жизни потерпел поражение. Впервые в жизни он обратился к толпе с пламенной речью, призвав на помощь всю притягательную силу своей яркой и страстной личности, но его слова разбивались о каменную стену, так и не затронув сердца тех, к кому они были обращены. Вскоре двор таверны опустел, и рядом с Кейтсби осталось не более сорока человек.
Охвативший его сердце огонь погас, сменившись ледяным холодом. Робин знал, что его ждет смерть. Наверное, он чувствовал это всегда, но сейчас сознание неизбежной гибели подействовало на него удивительным образом. Словно с сердца свалился тяжкий страшный груз. Кейтсби снова почувствовал уверенность, но совсем иного рода. Он должен умереть достойно, как и те, кого он все эти долгие месяцы и годы вел за собой. Робин знал, что они захотят разделить его участь и погибнут вместе с ним.
Кейтсби улыбнулся, чем привел окружающих в еще большее замешательство. Он позволил себе на время забыть о мятеже, которого не было и не будет. Угрюмый хозяин таверны и прислуга не чаяли, как избавиться от незваных гостей. Они сделают все, чтобы не запятнать себя подозрением в сговоре с преступниками. Уже сейчас они припоминают каждую мелочь, чтобы выложить все людям короля и шерифу, которые непременно сюда приедут.
А потом, в начале двенадцатого ночи, начался бег, бешеная скачка, о которой следовало бы поведать в древней саге, рассказать поздним зимним вечером, сидя у камина, чтобы напугать до смерти малолетних детишек. Это был бег отчаявшихся, лишившихся надежды людей, которые не утратили глупого упорства и примитивного, никому не нужного мужества. Неистовый полет Валькирии, когда надежда уцелеть есть только у лошадей, а все всадники уже давно мертвы.
