человеку давалось нелегко. Он был чумаз, словно не умывался и от ящиков с серебром не отходил сутками напролёт.
— Спал мало, — отвечал молодой прапорщик, поясняя отцу и генералу, которые его встречали, свой усталый вид. — Боялся, что разворуют, ходил проверял всё день и ночь.
— Ценю ваши усилия, Максимилиан, — говорил кавалер, когда шёл с Максимилианом смотреть свои сокровища. Он даже положил прапорщику руку на плечо. — Вы будете награждены.
— Быстрее бы от них уже избавиться. Тогда и гора бы с плеч.
— Нет, друг мой, быстрота нужна в атаке или манёвре, а деньги — они раздумий требуют, а иначе их у вас не будет. Впрочем, на раздумья времени и у меня не осталось. Придётся и вправду поторопиться.
Всё серебро, кажется, было на месте. Ящики крепки, сундуки заперты. И Волков ещё раз поблагодарил Максимилиана. Но от службы его не освободил:
— Как продам всё, так и отдохнёте, а пока продолжайте сторожить.
Вскоре подошёл полк Эберста, потом приехали пушки, а с ними запылённый капитан Пруфф на огромном сером жеребце. Был он ворчлив, как обычно, пока Волков не сообщил ему, что ждал его, чтобы выбрать и купить ещё одну пушку. Благо в Ланне их в продаже предостаточно. Тут капитан сразу переменился, тон его скрипучий стал более ласков, и он сообщил генералу, что немедля идёт домой (он в городе имел дом), а на заре готов с генералом выйти в литейные цеха, где мастера и делают пушки. Так и договорились.
А за артиллерией ехали и ехали, почти дотемна, бесконечные телеги обоза. И уже в сумерках, когда был готов ужин и поставлены палатки, за последними телегами пришли замыкавшие колонну ландскнехты Кленка.
Вот теперь все были в сборе.
Волков, Брюнхвальд и Роха не ждали, пока придёт обоз и Кленк. Они ещё после обеда стали распределять новонабранных солдат по ротам. Солдаты были неплохи.
Волков мог бы, конечно, высказать Брюнхвальду за то, что обоз растянулся на целый день. Но уж больно много было телег и тяжёлых возов, да ещё и пушки. Поэтому неудовольствие своё от полковника генерал утаил. Дошли все в целости, и слава Богу.
Волков едва успел до закрытия ворот вернуться в город. А дома его у ворот, несмотря на сгущающуюся темноту, ждал монах из монастыря Святых Вод Йордана. Приютился у стены, сидит смиренно. Волков сразу понял: посыльный от аббата. Так оно и вышло.
— Настоятель просит вас, господин, быть у него при первой возможности. Пусть даже в полночь, — говорит монах.
— Устал, скажи аббату, что буду спать, — закончил генерал.
Но, кажется, на этот ответ у монаха было приготовлено предложение. Волков подумал, что на все его ответы монах получил подробные инструкции, и теперь он говорил:
— Сеньор просил вам передать, что за оговорённое вами количество он готов предложить вам сто пятнадцать тысяч талеров и сорок тысяч из них сразу. Через два дня можете забирать.
«Сорок тысяч сразу? А эти сорок тысяч он начеканит из моих двадцати пудов, что я уже ему подарил! Очень он мудр, этот брат Илларион».
Теперь кавалер не испытывал никаких тёплых чувств ни к аббату, ни к архиепископу. Ни в ком из них не видел он друга после того как, выкручивая ему руки, курфюрст забрал у него сто душ мужиков.
— Предложение аббата мне понятно, коли приму его, так сразу сообщу. А пока ступай.
Он зашёл домой. Дом был пуст, очаг холоден, Агнес забрала всю свою прислугу. Он сам разжёг лампу. В комоде у камина нашёл полкувшина хорошего вина, у Агнес всё вино в доме было хорошее, налил себе в грязный стакан. Хотел уже отпустить Фейлинга и Румениге, хотел отправить спать гвардейцев, но задумался. Сел за стол, понемногу пил вино. И вдруг решился: не хотел он больше служить архиепископу, не хотел больше угождать ему и его казначею; когда у тебя под рукой четыре тысячи вооружённых людей, то угождать должен не ты, угождать должны тебе. Обдумав всё, он допил вино и сказал:
— Господин Фейлинг.
— Да, сеньор.
— Дом банкиров, где недавно ужинал я, помните?
— Помню, сеньор.
— Езжайте туда с господином Румениге…
— Так ночь сейчас, сеньор…, — начал было Фейлинг.
— Езжайте туда, — повышая голос, продолжал генерал, — найдите любого человека из домов Ренальди или Кальяри, скажите, что от меня. И передайте им, что готов отдать им пуд за тридцать шесть гульденов. Всего у меня сто двадцать девять пудов. Пусть с ответом поторопятся. Мне ждать некогда. Запомнили всё?
Фейлинг всё повторил в точности, и они с Георгом Румениге уехали в темноту, а Волков налил себе ещё один бокал вина: к чёрту попов, если банкиры согласятся на тридцать шесть золотых, он всё отдаст им. И не потому, что любит банкиров больше, чем попов, а потому, что банкиры не посмеют просить лишнего, да ещё и платят сразу. А ему сейчас нужны деньги.
Если кто и может быть проворнее крыс, так это банкиры в те времена, когда носы их почуяли верную наживу. Волков поднялся в покои, а там летняя ночная духота. Подошёл к окну. Растворил створки. И вместе с приятным воздухом ночи в комнату проникли звуки подков, что бьют по камням мостовой. То возвращались Фейлинг и Румениге. Да, так и есть, уже заскрипели ворота, которые гвардейцы распахивали перед ними.
— Сеньор спит? — спрашивает господин Фейлинг у гвардейцев.
— Только что лампу погасил внизу, — отвечают те.
— Фейлинг! — кричит Волков из окна в темноту. — Что они ответили?
— Они согласны! — кричит молодой человек ему в ответ. — И просят сделать всё сейчас!
— Как сейчас? — удивляется такой прыти банкиров кавалер. — Подождите, я спускаюсь.
И когда он спустился, Курт Фейлинг передал ему пожелания дома Ренальди и Кальяри.
— Сначала слуги позвали ко мне одного господина, не старый ещё который, он меня послушал и сразу позвал другого, старого. И старый немедля говорит: скачите к своему сеньору, скажите, что мы принимаем его предложение и просим торговать сейчас же.
— Серебро за городом в лагере, — говорит генерал. — Думаю я, что придётся господам банкирам подождать до утра.
— И я им то же самое сказал, — заверил его молодой человек. — Но они говорят: не волнуйтесь, мы всё устроим, просите своего сеньора не ложиться спать.
Хорошо. Не ложиться, так не ложиться. Кавалер велел оруженосцам-гвардейцам оседлать его лошадь. А сам вернулся за стол. Хотел выпить ещё вина, что оставалось в кувшине, но, подумав, решил воздержаться. Кто знает, может статься,
