всё про родственников ему и говорит, кто жену хвалит, кто ругает, но все про баб своих говорят, а потом он спрашивает, откуда человек. Из каких мест. Что за ремесло у него, какие налоги платит. Тут опять всякому есть что сказать, когда про налоги да подати спрашивают. Так он к своему и подводит всегда. Так про своё и выспрашивает. Поговорит с человеком про всякое, а человек ему и жаловаться начнёт, что староста на войну деньги собирал и из деревни двенадцать мужиков на войну с лошадью и кормом отправили.
— Значит, хитёр друг мой? — спрашивает Волков.
— Хитёр? — воскликнул купец. — Да он змей райский! Но первый раз мы не весь кантон объехали, он карту не успел дорисовать, пришлось второй раз с ним ехать. Теперь всё правильно у него.
Волков отпил вина, рассказом купца кавалер явно был доволен, а тут вдруг сморщился:
— Фу, ну и дрянь ты, купец, пьёшь, — он отставил стакан. И положил руку на мешок с серебром. — Ладно, бедам твоим конец. Вот деньги. Собери купцов, всех, кому я должен, спросишь, кому сколько, пусть векселя принесут, сверху всякого дашь по два талера, чтобы не обижались.
— Господи, радость какая, храни вас Бог, добрый господин.
— Здесь три тысячи монет, возьмёшь отсюда сверх долга ещё двадцать, — Волков посмотрел на купца с укоризной, — не радуйся, дурень, то не тебе, то на пир для купцов, извинишься от моего имени и пригласишь на пир. Вино купишь лучшее, лучших рыб морских, из говядины только вырезку. Денег не экономь и не воруй. Пусть пьют и едят, я им теперь в радость должен быть.
Гевельдас послушно кивал головой, он был рад, что наконец господин расплатится с долгами, из-за которых жизнь его была так тяжела. А Волков, желая отблагодарить его за терпение, и говорит:
— А на пиру, между делом, скажешь, что ты теперь мой поверенный в делах торговых. И что я буду торговать с Фринландом через тебя. И что, если кто моего поверенного без должного уважения будет встречать или боле того — бранить, так тот вообще на реке торговать не будет.
— Что, так и сказать? — не верил купец.
— Так и скажи всякому, кто браниться станет, что все те злые слова, которые говорит тебе, говорит он и господину Эшбахта. И что всю ту брань ты мне передашь. А я уже решу, как мне грубияна судить. И на свои лодки и баржи, как войну закончу с кантоном, можешь мои гербы рисовать, если хочешь, конечно, чтобы всякий знал, что ты друг мой.
— Спасибо, господин, спасибо, — купец схватил его руку, облобызал перстень.
Жена купца, баюкая проснувшееся дитя, прослезилась.
— Будет, будет тебе, ты мне скажи, где мой офицер? — спросил кавалер, не было у него времени радоваться с купцом вместе.
— Господин Дорфус стоит в трактире «Гнилой налим».
— Это тот, что южнее пристаней? — спросил Волков, вставая, ему не терпелось поговорить о предстоящем деле, деле настоящем, а не о всяких делишках купеческих.
— Да, господин, тот самый, что южнее пристаней, — вскочил купец провожать гостей.
— А сколько у тебя барж, Гевельдас? — спросил кавалер, уже подходя к двери.
— Барж? Так три уже у меня. Две стоят у берега, одна с товаром, уйдёт в Рюммикон на заре, через три дня тут будет, а одну я сдал в наём, она ушла до самого Хоккенхайма, месяц её не будет.
Кавалер на секунду задумался и потом говорит:
— Значит, две баржи есть. Я у тебя их арендую, пусть через три дня они у пристаней будут, и ещё семь барж найми мне, денег не жалей, нанимай те, что побольше.
— Вам надо десять барж? — удивляется Гевельдас, он начинает понимать, что баржи господину нужны вовсе не для перевозки товаров. От этого его опять начинают точить черви волнения и сомнения.
— Да, десятка мне хватит, — прикидывает Волков в уме количество людей в полку Брюнхвальда и в баталии Рохи. — Да, хватит. Хозяевам, что я их лодки нанимаю, не говори, а то решат, что на войну их беру. Говори, что для себя берёшь, для торговли. Иначе разбегаться от тебя будут. Прятаться.
— Господи, раньше на меня только купцы здешние были злы, теперь ещё и все лодочники будут, — снова начал причитать Иеремия Гевельдас.
— Не скули, не скули, дурак, всё будет хорошо. Отныне тебя никто не тронет. Ты, главное, верь в Бога истово и молись, чтобы у меня всё вышло.
— Молю Господа о том, — вздыхал купец.
— А знаешь что, купец, пошли со мной на войну! — Волков кладёт руку Гевельдасу на плечо.
— Что, на войну? — купец побледнел так, что даже в полумраке стала видна его бледность. — Что же мне там делать?
— Там всегда есть что добыть и кого пограбить. Разве же ты не хочешь пограбить кого-нибудь?
— Господи, да что вы такое говорите?
— Ты не бойся, станешь с доппельзольдерами в первый ряд, там двойная оплата тебе будет и двойная доля в добыче. Я дам тебе шлем, кирасу, алебарду!
— Иисус Мария, Господь с вами, господин! Где я и где ваша алебарда? Мне от одного этого слова дурно в душе, — запричитал Гевельдас.
— А, не хочешь, значит, вставать в строй? Ну тогда найди мне десять барж, чтобы через два дня уже стояли у пирсов, готовые к отплытию. И не дай Бог ты опоздаешь, точно тебе говорю, поедешь тогда со мной к горцам при кирасе, шлеме и алебарде.
— Я сделаю всё, что смогу, — вяло обещал купец.
— Ну, что ты так квёл? Будь бодр, ибо печаль и уныние грех есть. Это я тебе как опора Святого Престола, меч Господа, защитник Веры и как паладин Матери Церкви говорю.
Купец кивнул, но всё равно не так бодро, как надобно:
— Буду молить Господа за дело ваше.
— Кстати, ты ту дрянь, что на стол для гостей ставишь, вылей, то нельзя честному человеку пить, то пойло адское, — сказал генерал купцу на прощанье.
Конец
