к «обличителю» и, взяв того за плечо, медленно и внятно проговорил:
— Одно из двух — или ты выползешь отсюда, пока я считаю до десяти, или на счет «одиннадцать» я пригну твою дурную башку к сиденью и как следует придавлю!
Трудно сказать, понял ли немец эту произнесенную по-французски фразу. Но в выражении лица рыцаря он ошибиться не мог, а сила сжавших плечо пальцев бывшего лионского кузнеца заставила наемника скривиться от боли. Крикун «выполз» из зала куда раньше, чем Эдгар успел бы сосчитать до десяти. Да тот и не считал!
А по рядам все еще гремел клич, который еще не так давно вызывал ужас в рядах сарацин и заставлял трепетать даже самые отважные сердца воинов Аллаха:
— Ричард! Ричард! Ричард!
Пленный король улыбнулся и поднял руку.
— Тише! — крикнул он. — Тише!
Его мощный голос и повелительный жест сразу заставили громадную толпу утихнуть. Необъяснимая власть, которой обладал этот человек, власть великой духовной силы, как всегда, подчинила его воле всех — даже и тех, кто пришел сюда, чтобы осудить плененного героя.
За два месяца, проведенных в монастыре Святого Петра, Львиное Сердце успел оправиться от перенесенных невзгод. Раны, оставленные тяжелыми цепями на запястьях и щиколотках, зажили, оставив лишь постепенно бледнеющие алые полоски. Пропала смертельная бледность, сменившись свежим румянцем. Напрочь исчезла легкая хромота — король теперь свободно ступал на недавно сломанную ногу.
На Ричарде была обычная его одежда, только кольчуги он в этот раз не надел. Простая холщовая рубашка, кафтан без рукавов, свободно распахнутый на груди, штаны из плотного, но тонкого сукна и мягкие кожаные сапоги. И — что сразу же вызвало глухое бешенство императора Генриха — венец на роскошных каштановых кудрях: кованый тонкий золотой венец, украшенный изумрудами. Королевский венец на голове пленника, обвиняемого германским сеймом! Но кто мог бы запретить королю его надеть?
— Ричард Плантагенет! — прокричал глашатай, когда шум совершенно стих. — Вы обвиняетесь в преступлениях противу Господа и дела служения Его Святому Кресту. В тайном и преступном сговоре с магометанами, в договоре с их султаном именем Саладин, коему вы оставили земли христиан на попрание и поругание! В оставлении армии рыцарей и воинов христовых в Палестине, где вы были избраны предводителем всего войска. В убийстве избранного королем Иерусалимским маркиза Конрада Монферрата. В присвоении большей части богатств, добытых подвигами христианских рыцарей. В незаконных расправах с теми, кто выказывал вам недовольство. В связи со Старцем горы и подчиненными ему ассасинами, которым вы и поручили убийство короля Конрада. В жестокостях и несправедливости по отношению к другим вождям Крестового похода. В глумлении над знаменем герцога Леопольда Австрийского. И в несоблюдении данных вами клятв и обещаний, коим нет числа! Что можете вы сказать высокому сейму в свое оправдание?
Теперь в зале стало так тихо, что стало слышно, как мечется над рядами случайно залетевший в одно из высоких окон толстый рыжий шмель.
Ричард Львиное Сердце стоял перед возвышением с креслом императора и несколькими креслами, которые заняли герцоги и маркграфы. Он чуть наклонил голову, приветствуя их как равных, потом обернулся к огромному залу и низко поклонился.
— Да будет Господь свидетелем моих слов и моей клятвы — не произнести ни слова лжи! Хотя я не признаю ни за императором Генрихом, ни за Германским сеймом права меня судить, на все предъявленные мне обвинения я отвечу, потому что признаю своими судьями собравшихся здесь благородных рыцарей и горожан: они имеют право узнать — правда или клевета те обвинения, что сейчас здесь прозвучали. Я, увы, плохо говорю по-немецки, однако если какие-то мои слова прозвучат неправильно, надеюсь, меня все-таки поймут.
Голос Ричарда, всегда мощный и твердый, сейчас звучал необычно: сохранив всю свою силу, он сделался мягок, из него исчез металл, исчезла резкость. Казалось, король совсем не стремился говорить громко, однако его услышали даже те, кто сидел на самом верху громадного амфитеатра.
— В этом зале, — продолжал Львиное Сердце, — есть люди, которые были со мной в Крестовом походе, и они засвидетельствуют правдивость всего, что я скажу.
Итак, устами глашатая император Генрих Шестой обвинил меня в измене делу Святого Креста Господня и в сговоре с мусульманами и с султаном Саладином. Я прощаю ему эту ложь, потому что он сам не был на той войне и говорит лишь с чужих слов. Значит, он и сам обманут.
Лишь несколько голосов взметнулись возмущенным ропотом, но их почти никто не услышал. Большинство собравшихся в зале немцев даже не заметили, что их императора прилюдно назвали лжецом. Речь пленного короля словно заворожила их, а звучавшие в ней уверенность и спокойствие внушали доверие.
— Я провел в Палестине полтора года, — произнес Ричард. — За это время армия крестоносцев, избравшая меня своим предводителем, взяла приступом пять городов, которые считались неприступными крепостями. Остальные Саладин разрушил сам, отступая под нашим натиском. Мы выиграли несчитанно сражений, но будут помниться в веках битва при Арсуре, где нам противостояло более двухсот тысяч сарацин, нас же было вдвое меньше, а также битва вблизи Яффы и сражения под Птолемиадой. Кто видел и участвовал в этих битвах — тот скажет, чего стоили наши победы. Но великий султан Саладин, который до того много лет разорял христианские владения, который захватил все христианские крепости, уничтожив государства крестоносцев, теперь бежал от нас, будто собака, которую разгневанный хозяин пинками гонит из дома. Почти все, что было им завоевано, Третий Крестовый поход возвратил. Правду ли я говорю? Ответь, герцог Леопольд Австрийский! Ты был в походе почти от начала до конца.
— Свидетельствую, что все это правда, — сказал Леопольд, привставая с места.
Зал загудел, но Ричард заговорил снова, и все умолкли.
— Теперь подумайте, благородные рыцари, священнослужители и горожане: какой же сговор с Саладином можно предположить, когда мы наносили ему раз за разом такой страшный урон? И что могло быть причиной этого сговора, если мы без конца гнали его по Святой земле, внушая врагам такой страх, что порою они бежали
