пути, и до Иерусалима оставалось, казалось бы, лишь несколько переходов, войска уже не было. Злоба и ссоры съедали армию, как ржавчина съедает меч, не защищенный ножнами. Мы больше не могли побеждать, мы побеждали до поры лишь потому, что враги уже привыкли нас бояться. Когда Филипп Французский увел свое пятидесятитысячное войско, составлявшее основные наши силы, и спокойно уплыл с ними во Францию, я подумал, что сошел с ума! Задолго до этого моя мудрая мать сказала, что Филипп никогда не простит мне любви и преклонения воинов, их приветственных криков под стенами Птолемиады. Я не верил... Но уход Филиппа, а потом — герцога Бургундского, постоянные обвинения с их стороны в чем угодно, лишь бы только обвинить меня и друг друга... Наверное, хороший полководец увидел бы все это вовремя, вовремя сумел бы найти нужные слова, совершить нужные поступки. Я не смог. Я виноват. И когда мы подошли вплотную к Иерусалиму, мне стало ясно: я смогу его взять. Но не удержу. А значит, те, кто, пойдя за мной на штурм, положат там свои жизни, погибнут напрасно. В то же время до меня дошло известие, что Саладин не вернет нам Крест Господень потому, что более им не обладает. Его увез в Дамаск брат и враг султана Малик-Адил, поклявшись уничтожить нашу святыню, если только султан пообещает вернуть ее нам.
Что было делать? На тот момент, когда я увидел вместо победоносной армии толпу, ослепленную ненавистью, мы в глазах сарацин еще были победителями. И удержать их страх перед нами, удержать победу можно было, лишь остановившись на достигнутом и заключив мир, который бы сохранил то, что мы отвоевали, открыл для паломников ворота Иерусалима, сохранил жизни пленных (их Саладин в обмен на заключение мира обещал вернуть). Я пошел на это, потому что это был единственный выход. Но я не увидел вовремя опасности, разъедающей изнутри, и дал на глазах моих разрушиться нашей армии. Я виноват. Виноват перед Господом, виноват перед людьми. Храбрые рыцари и воины! Все, кто проливал свою кровь во имя дела Креста Господня! Простите меня!
На глазах у всех король Англии повернулся лицом к окаменевшему залу и медленно опустился перед ним на колени, склонив голову, так что его волосы коснулись каменных плит пола.
Несколько мгновений длилось молчание. Потом в воздух взметнулся громовой рев:
— Не ты виноват! Это мы виноваты!
— Героя и победителя нельзя обвинять в измене!
— Пускай отвечают те, кто сбежал!
Зал бушевал. Рыцари повскакали с мест. Священники, горожане, правители маркграфств и герцогств тоже что-то кричали, размахивая руками, будто мальчишки. У многих текли по лицу слезы, и никто их не стыдился.
Ричард Львиное Сердце одержал в этот час еще одну, самую тяжкую свою победу.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
СУД БОЖИЙ
Глава 1
Сомнения императора
Его императорское величество Генрих Шестой не мог понять, за что больше зол на себя. За то ли, что не восстал всеми силами против затеи герцога Леопольда и не помешал тому привезти плененного короля Ричарда на Германский сейм? (Хотя, с другой стороны, как он смог бы помешать? Не войну же устраивать со своим вассалом!) А может, его бесило множество сделанных ошибок? Он же, готовясь к сейму, вроде бы продумал, как превратить собрание в грозное судилище над пленником, а оно переросло в триумф прославленного героя Крестового похода.
Генрих боялся признаться себе, что на самом деле причина его злости не в том и не в другом. Втайне, еще не позволяя себе думать об этом открыто, он проклинал свою связь с Парсифалем и Братством Грааля, связь, толкнувшую германского императора на слишком опасную игру.
Результаты сейма оказались не просто роковыми. Они стали сокрушительными для Генриха! Почти в один голос собравшиеся в Вормсе правители, священники, горожане признали Ричарда Львиное Сердце невиновным во всех выдвинутых против него обвинениях и потребовали его освобождения. А антверпенский епископ Доминик (вот кого и допускать нельзя было на сейм, да поди-ка не допусти!) выступил с пламенной речью, в которой едва ли не прямо обвинил своего императора в пособничестве тамплиерам и в возможном союзе с чернокнижниками. Мало того, проклятый Доминик еще и зачитал обращение Папы Римского Целестина, который ни мало ни много объявил, что отлучает Генриха Шестого от церкви, если тот тотчас не освободит незаконно захваченного в плен короля и не принесет церковного покаяния [71].
Сбылись самые мрачные предположения германского императора, и это, судя по всему, было только началом! Целестин, если что, на отлучении не остановится: он в силах поднять против Генриха всех епископов Германии, а их владения составляют огромную часть земель, так что потерять дань с этих наделов будет просто убийственно.
«Ублюдок Парсифаль! — думал Генрих, испытывая уже почти отчаяние и проклиная себя за слабодушие. — Сам в тени, а меня подвел, можно сказать, к пропасти! Сейчас бы и порвать с ним, отказаться от участия в его гнусных делишках. Да ведь он же — колдун. Мало ли, что тогда может со мной произойти? Лошадь взбесится, собственные собаки загрызут... К тому же Парсифаль связан с этим сарацинским Старцем горы и его ассасинами. А те появляются где угодно — не в одних только восточных землях. Значит, если я порву с магистром, то могу получить пару ударов кинжалами, как Конрад Монферратский. Он-то как раз за это и поплатился: сперва заключил союз с Малик-Адилом против Ричарда Львиное Сердце, а после, как замаячило самому стать Иерусалимским королем, порвал с мусульманами. Вот они и не простили. А может, то были не мусульмане, а тамплиеры, которым костью в горле Иерусалимское королевство, сохраненное Ричардом».
Папская угроза дамокловым мечом нависла над императором, как и возмущение жителей Вормса, одного из его основных городов-данников, на поддержку которого Генрих всегда рассчитывал. Горожане тоже требовали освободить героя, их крики в зале ратуши раздавались громче всех: у народа глотки крепкие.
В довершение
