Они допили ром и по шаткой, скрипящей под их тяжестью лестнице поднялись на второй этаж постоялого двора. Вдвоем они занимали самую лучшую угловую комнату с узким окном, забранным рассохшимся ставнем, через которое нельзя было пролезть и ребенку. Застеленные грубыми одеялами сплетенные из прутьев кровати да огромный деревянный сундук составляли всю обстановку этого номера.
Кроуфорд с почтением усадил на одну из коек свою собачонку и, сняв шляпу, поклонился ей.
– Жди меня, мой маленький Харон! Я вернусь к вечеру, лишь закончу приготовления. Но поутру я соберу своих людей и твою хозяйку, и мы покинем эту дыру...
– Чтобы отправиться в следующую, – закончил за него Харт эту проникновенную речь.
Но Кроуфорд уже не слышал его, он замер и настороженно к чему-то прислушивался. Уильям с беспокойством посмотрел на него и положил руку на эфес шпаги. Кроуфорд выпрямился, и на губах его промелькнула кривая улыбка.
В следующую секунду дверь с оглушительным треском слетела с петель, и сразу несколько бородатых мужчин со свирепыми физиономиями ворвались в комнату. В руках у них сверкали стальные клинки, а на лицах была написана жажда крови.
Кроуфорд, не раздумывая, выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил. Комната наполнилась пороховым дымом. Уильям с металлическим шелестом вытянул шпагу из ножен и бросился в бой. Кроуфорд присоединился к нему.
Один из нападающих сразу же упал, сраженный пулей в голову. Другой, коротышка, в чрезмерном азарте кинулся на Уильяма и чуть ли не сам, как каплун на вертел, нанизал свое тощее тельце на его шпагу. Уильям выдернул клинок, издал победный клич и бросился на следующего, высокого горбоносого мужчину с рожей прирожденного убийцы и абордажной саблей в руке. Они скрестили клинки. Рядом тоже звенела сталь – это дрался Кроуфорд. Негодующим визгом и хрюканьем заходился за их спинами Харон – похоже, перспектива досрочных проводов патрона на поля, поросшие асфоделем, его вовсе не прельщала. Кроуфорд и Харт сражались плечом к плечу, понимая, что скорее всего, они обречены.
Размышлять было некогда, но одна предательская мысль в голове Уильяма все-таки промелькнула: он подумал о том, как несправедливо будет сложить голову в этой грязной дыре, так и не испытав блаженства, которое могла подарить ему любовь несравненной Элейны. Это было действительно обидно. Он, дворянин и образованный человек, дрался с какими-то скотами на позабытом Богом острове размером с лондонский квартал. О, насколько бы ему было утешительнее, если бы более героическая смерть настигла его среди зеленых холмов далекой родины!
Тортуга Уильяму решительно не нравилась. Она не нравилась ему с первого взгляда – это было место, где даже воздух был напоен преступлениями. Казалось, что здесь нашли себе пристанище человеческие отбросы со всего Старого и Нового Света: пираты, похвалявшиеся зверскими убийствами и грабежами, охотники-буканьеры, от которых за версту воняло трупами и прогорклым жиром, рабы, в чьих глазах горела ненависть к поработителям, работники с плантаций, безжалостно угнетаемые хозяевами и сами жаждущие угнетать, владельцы этих самых плантаций, еще более жестокие и кровожадные, чем другие обитатели острова, – все это отребье, обожженное солнцем, отвратительно или безвкусно одетое, снедаемое ненавистью и алчностью, жило в постоянном страхе, точно находилось на мушке у самого Провидения.
По правде сказать, Уильям и сам здесь начал ощущать нечто подобное. Остров Черепахи из маленького Эдема был превращен людьми в осаждаемую крепость: и крутые скалы у побережья, и густые леса, и мощные укрепления форта, и крепкие заборы вокруг жилищ – все свидетельствовало о постоянной готовности жителей острова защищаться и нападать. Через этот клочок суши прокатилось столько войн, что, наверное, каждый фут здешней земли был пропитан кровью. Здесь свирепствовали испанцы и французы, англичане и голландцы, беглые рабы и безродные пираты. Здесь продавали людей в рабство, здесь питались человеческим мясом, здесь вербовали команды для разбойничьих набегов, сюда корабли под «Веселым Роджером» приходили латать пробоины и кренговать днища. Здесь шла бесконечная бессмысленная война каждого со всеми, и жизнь в этом наделе Фортуны была совсем иной, чем в метрополии. Уильям очень скоро понял, что тот, кто зевает на Тортуге, запросто может быть продан в рабство или убит. Люди гибли и пропадали здесь так часто, что это воспринималось как обыденность – такая же, как солнце, ветер или соленая вода.
Быть проданным в рабство или ограбленным, имея рядом такого друга, как Веселый Дик, Уильям, конечно, не боялся, но все равно держался настороже. О, и эта предосторожность оказалась тщетной. Кто-то застал врасплох и напал на них, несмотря на все неписаные законы Тортути, требующие от всех занимающихся пиратским промыслом разрешать конфликты за пределами острова. Но, кажется, нападавших не слишком волновали законы. Они жаждали крови Харта и его приятеля.
Уильям дрался отчаянно, как загнанный в ловушку зверь. Теснимые Хартом и Кроуфордом пираты не могли ворваться в узкую дверь все одновременно, поэтому им приходилось по одному проникать в комнату, где их в пороховом дыму ждали друзья. Харт уже начал теснить своего противника к дверям прямо на обнаженные сабли его товарищей, но в этот момент кто-то оглушительно свистнул, и головорезы как по команде ринулись вниз по узкой лестнице. Уильям не успел даже удивиться, как в распахнутую дверь влетел брандскугель[83] с пылающим фитилем. Он тяжело ударился о дощатый пол и покатился Кроуфорду под ноги.
Ядро катилось к Веселому Дику, фитиль сыпал искрами, источая вонючий дым, а за дверью грохотали башмаки бегущих вниз по ступеням людей.
К собственному удивлению, Уильям вдруг грязно выругался, одним прыжком подскочил к Кроуфорду, подхватил плюющееся дымом ядро и легко, словно мяч, вышвырнул его в единственное окошко под потолком.
И почти сразу же на улице грохнул взрыв. Стены постоялого двора содрогнулись, и с них посыпалась известка. Поднятая взрывом пыль, смешанная с дымом, проникла в комнату и заволокла все вокруг. Уильям оглох и ослеп. А когда он опять обрел способность слышать и видеть, в комнате было полно головорезов и со всех сторон на него были наставлены стволы мушкетов и острия клинков.
– Подлые клятвоотступники и лицемерные фарисеи! – загремел рядом чей-то оглушительный голос, наполняя собой всю комнату, и нехорошо от него делалось в той же мере, как и от порохового дыма. – Наконец-то достойная кара настигла вас и десница Господня обрушила на вас всю силу своего гнева! Готовьтесь, ибо преисподняя вот-вот разверзнет для вас свое смрадное чрево...
