Скучать в этом уголке рая! — Он уперся своими вдруг угрожающе выкатившимися бараньими глазами в начавшую опасно багроветь физиономию фон Клюгге и после многозначительной паузы продолжал: — Скучать! Терпеть общество прусских солдафонов. Виват! За леди Гвендолен!
Странно поперхнувшись, фон Клюгге почти машинально опрокинул рюмку, впился зубами в брызнувший соком кусок и, угрожающе урча, принялся жевать, косясь на офицеров, поставивших, не пригубив, с мрачным видом бокалы на стол… Ни на кого не обращая внимания, Николай Николаевич сладеньким голоском бормотал что-то очень приятное на ухо леди Гвендолен.
Что же касается Аббаса Кули, то он шнырял вдоль стола, позади завтракающих, усиленно потчуя их.
Он казался вездесущим и сверхлюбезным. Он не спускал глаз с рук фашистов и, едва кто-либо лез в карман за носовым платком, оказывался тут же рядом. Живой, предупредительный, веселый, он чем-то в то же время походил на свирепого сказочного джинна, вырвавшегося из бутылки на волю и готового проявить сверхъестественные силы и власть, как только понадобится.
Он старался в то же время всех обворожить. Ловкач, он соблюдал правила хорошего тона. Он умудрялся непрерывно болтать, уснащая свою речь образными словечками, прибаутками. Комкал фразы, захлебывался от восторга, развлекал и… отвлекал внимание от чего-то серьезного, неприятного. И в то же время успевал поглядывать по сторонам. Каждый раз пробегая мимо раскрытой двери, он делал таинственные знаки контрабандистам, расположившимся прямо на мраморных плитах террасы.
— У нашего хана, примера добродетелей, талант! — восклицал он. — Разве подобные повара где-нибудь еще есть? Кто смеет сравниться с ним? Вкус! Вкус выдающийся! Даже яму вырыл особенную. А камни, то есть булыжники, раскалил в костре сам и… лопаткой в песок, не глубоко и не высоко! А зеленые благоухающие травки! А наанэранг — сушеная мята, поджаренная в сливочном масле! Поцелуй девочки! Даже знатоки кулинарии армяне таких приправ не знают! И повар шаха — йеменец — и тот не знает! А Али Алескер, мой друг, знает. А чем нашпиговал: и чесноком, и помидорчиками, и перчиком, и салом, и… О мадам, ваш поцелуй останется благоуханным! Наш персидский чеснок не оставляет запаха во рту. А выбрать барашка! Задача для умов мудрецов! Не слишком жирного, не слишком тощего… А завернуть в листья подорожника… А сколько держать закопанным в яме с камнями! А потом разве годится засыпать барашка любой землей? Давай красную землю! Рассыпчатую. А сколько на жару держать!
Он так и разглагольствовал, бегая взад-вперед позади стульев и не давая гостям даже перекинуться фразой. Неугомонным бесом он мелькал то тут, то там. Завтрак подходил к концу. Аббас Кули явно преуспел в своем намерении не допустить, чтобы фашисты смогли за столом договориться между собой.
Когда сытые, распаренные вкусной пищей и коньяками немцы выходили из-за стола, оказалось, что все самые знатные гости — генерал, уполномоченные Шютте и Шмидт, леди Гвендолен, Сахиб Джелял — обступили Мансурова, а вокруг них, выполняя едва приметные указания Аббаса Кули, кольцом стоят с карабинами на ремне через плечо контрабандисты с очень решительными физиономиями. Вышло так, что даже адъютант оберштандартенфюрера не сумел подойти к своему начальнику, чтобы получить необходимые распоряжения.
А тот, кто шел в сад рядом с полковником Беммом — Крейзе, при желании смог бы разобрать, что тот бормочет сквозь зубы.
— Заложник! Эксцеленц-заложник, — не без иронии усмехался он.
Не обращая внимания на немцев, толпившихся отдельными растерянными группами среди клумб, засаженных великолепными цветущими хорасанскими розами, полковник Гельмут Крейзе, позвякивая шпорами, быстро направился в конюшню отдать распоряжения своим людям.
Полковник Крейзе всегда предпочитал держаться теневой стороны. Полковник Крейзе любил тишину. Полковник Крейзе, наконец, был талантливым живописцем и не оставлял кистей и мольберта даже в пожилом возрасте. Но Крейзе любил нежные пастельные краски и тонкие акварели. Выйдя из конюшни, он облюбовал очень тенистый, очень живописный уголок на краю парка. Удивительно удобное место. Отсюда он мог видеть мраморную лестницу виллы, а с другой стороны — степь до подножия рыжих холмов. А степь полковнику Крейзе особенно не нравилась. И хотя внешне она по-прежнему жарилась под прямыми лучами беспощадного солнца и оставалась вроде безлюдной и пустынной, но опытный взгляд Крейзе — даже в свои шестьдесят лет полковник не потерял остроту зрения — вскоре определил, что степь живет напряженной, тревожной жизнью.
Степь выглядела мирно и приветливо и из окна покоя, отведенного для отдыха Мансурову. Ничто, казалось, не могло тревожить стороннего наблюдателя. Но степь очень не нравилась и Мансурову. Он вспоминал прошлые годы: вот так же степь была ровная, гладкая, словно тщательно выбритая щека, растянувшаяся на десятки километров вдаль. Но только зазевайся армейская разведка, закрой на минуту глаза дозорные, и откуда ни возьмись, словно мураши из муравейника, выплескиваются полчища враждебных, ощетинившихся иглами сабель всадников.
«Сюда один бы взвод из курбакинского эскадрона! Да и самого Курбаку сюда. Вышвырнул бы он всех их из дворца в тартарары».
Такие невеселые мысли приходили в голову Мансурову, когда он разглядывал степь из зеркального окна второго этажа мраморного дворца. В своей комнате он чувствовал себя под домашним арестом. Утешало одно: оберштандартенфюрер тоже чувствовал себя в противоположном крыле дворца не слишком уютно. По коридорам повсюду прохаживались, позвякивая амуницией, вооруженные до зубов люди Аббаса Кули.
Настроенные очень воинственно, они нет-нет и вступали в перебранку с вооруженными курдами — охраной Баге Багу. Мансуров успел узнать, что курды эти являлись наемниками Али Алескера и целиком ему подчинялись. Помимо официального уездного начальника в Юго-Восточном Иране существовало весьма самостоятельное «правительство», которое самолично возглавлял гранатогубый Али Алескер на правах феодального владетеля.
По слухам, он не подчинялся даже губернатору и до последнего времени считался лишь с британским консульством в Мешхеде. Сам консул Хамбер частенько наведывался в Баге Багу и устраивал какие-то таинственные совещания с вождями кочевых племен. Наезжали к Хамберу и туркменские калтаманы, в их числе Курбан Муххамед Сардар, вошедший в историю как Джунаидхан из афганского Герата. Но с началом войны и вступлением в Иран британских и советских воинских соединений такие совещания стали устраиваться реже и реже. Англичан в Баге Багу сменяли немцы.
От Мешхеда до Баге Багу и близко и далеко в одно и то же время. Близко потому, что на автомобиле, даже по очень плохой дороге, можно доехать за несколько часов. Далеко потому, что благословенное имение Али Алескера в глуши, вдали от большого тракта Мешхед — Фериме — Герат так хорошо укрыто горами, что его со стороны и не найдешь. Вышло так, что сюда никто из советской военной администрации
