— Я не смогу отнести вас обоих к повозке одновременно, — с грустью в голосе, от которой у нее внутри все перевернулось, произнес он. — Если я отпущу его, он может упасть, а этого он не переживет. Ты можешь подождать меня здесь, Фенхель?
— Я могу идти, — ответила Фенелла.
— Нет, — заявил Энтони и отвел взгляд. — Не можешь. Ты не хочешь, чтобы я к тебе прикасался? Тогда я приведу сюда повозку и попрошу Лиз помочь тебе забраться в нее.
— Иди ко мне, Энтони, — произнесла Фенелла. — Подойди как можно ближе. — Она схватила его за руку и, собравшись с силами, встала. Затем она приникла к нему и смогла устоять, хотя ноги подкашивались от слабости. — Я люблю тебя. — Она погладила его по щеке, поцеловала его покрасневшие, наверняка болевшие от сухости глаза. — Я всегда буду хотеть, чтобы ты прикасался ко мне, и мне жаль, что я не такая мужественная, как ты.
— Я рад, что это не так. — Он повесил голову. — В моем случае это уже неважно.
— Прекрати! — Ей было невыносимо, что он ругает себя за акт человечности посреди разрушенного и изувеченного приюта. — Мне хотелось бы взять в руки сердце, которое ты мне подарил, и защитить его. В том числе от тебя самого. Если для мужчины с таким сердцем это уже неважно, то можно считать, что человечество пропало.
Он не произнес ни слова, лишь крепко прижал ее к себе, так что по спине у него пробежала дрожь. Конь поднял голову, и брат Захария едва не выпал из седла, но мужчина отпустил Фенеллу и успел подхватить его.
— Спасибо, — прошептал он.
Женщина нашла в себе силы улыбнуться.
— Я думала, ты не говоришь таких слов.
— Почему ты принимаешь мою глупую болтовню так близко к сердцу?
— Потому что она мне нравится, ты, глупый болтун.
— Фенхель?
— Все в порядке, — произнесла она. Они оба были почти без сил.
Он покачал головой.
— Я тебя люблю.
Она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в губы. Он взял ее лицо в ладони и посмотрел на нее взглядом, от которого могли растаять все льды.
— Тебе нужно домой, бедная Фенхель. Тебе нужен врач.
— Мне нужен ты, — ответила Фенелла. — Я не хочу отпускать тебя, поэтому я не хотела ждать тебя. Если ты поможешь, я смогу пройти немного рядом с тобой.
Им потребовалась целая вечность, чтобы добрести до повозки, где плачущая Лиз помогла им уложить Захарию в повозку. Девушка осталась сидеть сзади, за раненым, а Фенелла села рядом с Энтони впереди и прислонилась к нему. Свободной рукой он держал повод своей лошади, и Фенелла вздрагивала от каждого движения его тела.
В Саттон-холле Энтони предоставил Лиз рассказать остальным о случившемся, а сэру Джеймсу — вызвать врача для раненого и послать подмогу в приют. Сам же он заботился только о Фенелле: уложил ее в постель, стянул с нее промокшую насквозь одежду, разжег огонь, тепла которого она не чувствовала. Затем вымыл каждый дюйм ее испытывавшего бесконечную боль тела подогретой, пахнущей розами водой — осторожно, как не мыла ее даже мать.
Никогда в жизни Фенелла не чувствовала себя настолько обессилевшей.
— Тебе нужно было быть санитаркой, — похвалила она, улыбаясь перекошенными от боли губами. — Кто бы мог подумать?
Он смущенно уставился в таз с водой.
— Раньше мне нравилось это делать.
— Когда раньше?
— Когда я был еще мальчишкой. Когда Ральф болел, я ухаживал за ним, потому что его отец был одержим страхом чем-нибудь заразиться.
— А твоя мать? — удивилась Фенелла.
— Ты же ее знаешь. Сидит на стуле и ничего не делает.
— Но ведь вы с Ральфом, вы же…
— Нет, когда он болел, — оборвал ее Энтони на полуслове. — Когда Ральф болел, он был рад возможности не оставаться одному. Ему всегда хотелось, чтобы я рассказывал ему истории, но мне ничего не приходило в голову.
— И что же ты делал?
— Я рассказывал ему те, что придумывал Сильвестр.
Их взгляды ласкали друг друга.
— Расскажи еще, — попросила Фенелла.
— А больше нечего рассказывать. У него часто бывала лихорадка. Он боялся, что смерть придет за ним. Я всегда должен был ложиться рядом и шептать ему на ухо, что я прогоню смерть кочергой, если она придет. — Он вдруг поставил миску на пол, так что вода расплескалась.
Фенелле хотелось прикоснуться к нему, но она понимала, что сейчас ему это не понравится. С тех пор, как умер его брат, она впервые слышала, чтобы он назвал его по имени.
Вскоре они сменили тему, поскольку события этого дня не отпускали их. Он нежно намазал мазью синяки, при этом ругаясь и проклиная чиновников Кромвеля, словно хозяин портового кабака.
— Ты был прав, — произнесла Фенелла.
— В чем?
— В том, что рассказывал об отце Бенедикте, который говорил, что мы упадем в пропасть, если вокруг нас рухнут стены. Возможно, мы недостаточно сильны, чтобы быть свободными.
— Нет, Фенхель, — произнес он. — Не слушай мою болтовню. Поговори с Сильвестром. Я просто парень из доков, мне только в воде есть за что ухватиться. Если что-то меняется, я теряюсь, а то, что не плавает, вселяет в меня страх.
— В меня теперь тоже.
— Бедняжка Фенхель. Жаль, что я этих мерзавцев не…
— Ч-ш-ш, — произнесла она. — Ты этого не хочешь. И я тоже. Ты мог бы сделать для меня кое-что другое, любимый мой? Ты мог бы любить меня с той же нежностью, с которой обрабатывал мои синяки? Вылюбить прочь страх, отвращение и печаль, а я, как устрица, буду лежать на спине и не шевелиться?
Он улыбнулся ей своей дерзкой улыбкой, которая появилась у него с тех пор, как он три года назад вернулся домой после коронации Анны Болейн и любил ее телом, словно рана на сердце затянулась. Фенелла знала, что она по-прежнему гноилась, но это блаженство вернулось к ним.
— А если ты захлопнешься, Фенхель?
— Еще как захлопнусь! — ответила она. — Вцеплюсь в тебя, чтобы несущийся на меня шторм не отнял тебя у меня.
Он наигранно вздохнул, затем задул свечи, снял с себя мокрую одежду. Стараясь быть осторожным и не причинить боль ее исцарапанным бедрам, он был неловок, как никогда. Это привело ее в такое восхищение, что ей пришлось отказаться от роли устрицы и укусить его за плечо. Его красивое, чистое тело отогнало прочь отвращение, а его страсть, в которой соединились безумство, нежность и почтительность, вернула ей уважение к самой себе. Страх и печаль остались, но, смешавшись с любовью, они стали мягче. В миг, когда он хотел выйти из нее, она схватила его, вцепилась обеими руками в тугие мышцы, втолкнула его глубже в себя.
— Нет, Фенхель!
— О да. Я захлопнулась. Повинуйся судьбе, мой пленный повелитель морей.
