Все чаще и чаще ему становилось больно думать об этом, он тосковал по своему мирному дому и теплу друзей. Люди при дворе оставались ему чужими, хоть они и пытались подлизываться и искали его общества. Казалось, воздух звенел от напряжения, а когда среди зимнего холода Анна снова родила мертвого сына, на дворец Уайтхолл опустилась давящая и затаившаяся тьма. Когда вновь забеременевшая Анна ожила, окрыленная надеждой, Сильвестр хотел попросить короля отпустить его, но потом не смог заставить себя сделать это. Анна рухнула в пучину отчаяния, и Сильвестр тревожился за нее.
— Он никогда не любил меня, Сильвестр. Никогда, никогда, никогда.
— Конечно, он любил вас. Он все еще любит вас. Просто он готов разбить себе голову от желания иметь сына.
— Вот в этом качестве он меня и любил, — пробормотала Анна. — Как образ женщины, держащей на руках его сына. Так же, как отец любил во мне образ дочери, которая поможет ему пробиться наверх. Вы знаете, что все они от меня отвернулись? Мой отец, мой дядя Норфолк, даже мой брат, который обязан мне всем. «Пойми нас, Анна, — говорят они, — мы должны нести ответственность и в данный момент вынуждены держаться подальше». Крыса Кромвель, взобравшийся наверх в моей тени, отворачивается и не здоровается, когда я иду ему навстречу. Скажите мне, Сильвестр, ваш друг Энтони бросил бы когда-нибудь тонущий корабль?
— Вы не тонущий корабль, Анна.
— А вы самый кошмарный лжец и самый милый мужчина в Англии. Ну же, катитесь прочь, как и другие. Я знаю, вы прирожденный рыцарь, но я не позволю, чтобы вас пороли из-за меня.
Однако он все равно остался, пока не наступила весна и Анна немного не оправилась. Она снова начала флиртовать с сонмом придворных и щебетать о принце, которым скоро забеременеет и произведет на свет живым. Она очень много пила, но так ей было лучше. Сильвестр же, напротив, чувствовал себя совершенно изможденным. Без особой надежды он попросил у короля разрешения поехать домой.
— А мы-то думали, что вы прочувствовали вкус жизни при дворе, молодой человек из Портсмута, — заметил Генрих VIII. Как это часто бывало, разговор шел за едой. По правую руку от него сидела парочка братьев из Уилтшира, ходивших за ним, словно тень, — Эдвард и Томас Сеймуры, считавшиеся реформаторами, но Сильвестр никак не мог их раскусить. По левую руку от Генриха сидела бледная дама, похожая на старшего из Сеймуров.
— О да, жизнь при дворе очень приятна, — заставил себя сказать Сильвестр. — Однако я прошу разрешения вернуться в Портсмут, чтобы присмотреть за родительской верфью.
— Разве мы когда-то не говорили иначе? — поинтересовался Генрих VIII. — Как мужчины, а не как трясущиеся монахи? Ваш друг, адская гончая с морской водой в жилах, тоже просил разрешения присмотреть за этой верфью, и постепенно нам становится интересно, что ж это за золотая жила, что ради нее рискуют своим положением при дворе.
— Прошу вас не винить моего друга в том, что он помогает моей семье на верфи.
— За него не беспокойтесь, — проворчал король. — Он сам за себя может постоять и при этом не дрожит как осиновый лист.
Младший из братьев, Томас, обладавший огненно-рыжей шевелюрой, хлопнул себя по бедрам и расхохотался. Король одобрительно подмигнул ему.
«Нас заменили, — осознал Сильвестр. — Анна Болейн и ее свита, не сумевшие дать необходимое, могут уходить». Ему оставалось лишь молиться, чтобы Энтони не захлестнуло этой волной. Его надежда на то, что друг смирился с утратой «Мэри Роуз», разбилась. Что бы ни двигало Энтони, ему не обрести мира, пока король не разрешит ему исправить испорченный Робертом Маллахом корабль.
— Отпустите милорда, Ваше Величество, — подала голос дама. — Может быть, он тоскует по дому. Когда я приехала сюда, я постоянно тосковала по Уилтширу и думала, что заболею от тоски.
С улыбкой умиления король обернулся к ней и взял за руку.
— А теперь, дорогая моя?
— Теперь нет, — пропела дама, слегка покраснев.
Тем временем король перевел взгляд на по-прежнему стоявшего на коленях Сильвестра.
— Мисс Сеймур права, вы тоскуете по дому, милорд?
— Да, — облегченно вздохнул Сильвестр.
Рыжеволосый Томас Сеймур снова расхохотался.
— Если я не ошибаюсь, лорд Саттон входит в число закадычных друзей архиепископа Кентерберийского, — заметил он. — А именно он считает, что слишком хорош для нашего грязного воздуха.
— Катитесь, провинциал. — Король махнул рукой, словно гоня его. — Но пришлите нам взамен вашего черного как ночь приятеля, ясно вам? Довольно он уже напугал шотландцев, теперь мы пошлем его в пролив — гонять пиратов. Кто же лучше подходит для этой цели, чем пират?
— Это тот козлоногий, который рисует каракки в молитвенниках? — насторожился Томас Сеймур.
Генрих Тюдор усмехнулся и отослал Сильвестра прочь из зала.
По пути домой Сильвестр запел. Он несколько недель не прикасался к лютне, но сейчас, глядя на мартовские ручьи, на зацветающие гиацинты, он достал из заплечного мешка свой инструмент. Он ехал, отпустив поводья, и сочинял одну песню за другой, которые сыпались на него, словно с неба. Медлительные, неспешные фигуры уступали место внезапному крещендо, мощной и бурной череде звуков, двухголосой мелодии, гармоничной, словно пара влюбленных. Откуда к нему вдруг пришла такая музыка?
Когда он въезжал в Портсмут через канал, весеннее солнце как раз опускалось за горизонт, и Сильвестр счел, что его город трогательно прекрасен. Запах водорослей, ряды низких, побледневших от морского ветра домов, череда солончаков, на которых пестрели яркие весенние цветы, и Солент, разлившийся, словно озеро. Сердце вдруг забилось удивительно глухо, радость сменилась необъяснимой тоской.
Скорее домой! Увидев, что там все по-старому, давление в груди отступит.
Белый дом находился в конце переулка. Перед воротами рядом с верфью стояла повозка, которую они купили Фенелле, чтобы она развозила хлеб. На пустыре рядом с садовым забором пасся вороной жеребец Энтони, при виде которого Сильвестр улыбнулся, поскольку тот становился все больше и больше похожим на своего владельца. Значит, Фенелла и Энтони дома. Наконец-то они снова втроем. Дети верфи. Трое в своем собственном мире, в котором они могут выздороветь и откуда могут черпать силы.
Поставив лошадь, он ворвался в кухню, где тетушка ссорилась с Карлосом из-за распределения топленого масла по фазаньей грудке. Увидев его, она выронила кисточку и раскрыла объятия.
— Моя треска! Неужели ты вырвался из львиного логова и вспомнил, что у тебя есть дом?
