— Как у такого простого парня, как я, появились два таких ученых друга?
Ее улыбка была нежной. Ни у одной придворной дамы не было такой чудесной улыбки.
— Ты нам нужен, потому что лучше говоришь по-итальянски.
Он нахмурил брови.
— Довольно ли этого, Фенхель?
Она легонько хлопнула его по губам, словно юная влюбленная девушка.
— Хватит напрашиваться на комплименты! Ты и так получаешь их слишком много. — И она склонилась над книгой.
Сильвестр так предвкушал встречу с Энтони, но видел только Фенеллу. Серые глаза, словно туман над Солентом. Маленькие складочки и ямочки на щеках.
И книга стала нашим Галеотом!
Никто из нас не дочитал листа.
Сердце Сильвестра пропустило удар. Воздух весеннего вечера заполнился испугом, который, должно быть, чувствовали Паоло и Франческа. Никто из нас не дочитал листа. Паоло и Франческа не читали больше никогда, их застал вместе и убил супруг Франчески, и теперь за мгновение любовного счастья они расплачивались вечными муками ада.
Фенелла сомкнула руки на затылке Энтони, Энтони притянул ее к себе и поцеловал. Как супруг, заставший в таком виде тех двоих, мог причинить им страдания? Чего он этим добился? Они были настолько поглощены друг другом, что никто не мог встать между ними — ни слова, ни кинжал. Никто из нас не дочитал листа.
«Я тоже не дочитаю, — подумал Сильвестр. — Я никогда больше не буду читать. Я люблю Фенеллу Клэпхем, но не знал об этом больше двадцати лет. И я жалею, что понял это».
Угасли последние лучи дневного света, а Сильвестр все еще стоял у двери, не в силах шелохнуться. В ночи витал аромат раскрывающихся соцветий бирючины. Фенелла и Энтони целовались. Делая передышку между поцелуями, они шептали друг другу на ухо слова, которых Сильвестр не слышал. Книгу они уронили на землю, потому что руки им нужны были для ласки.
«И не только для ласки».
То, что делала рука Фенеллы на бедрах Энтони, имело мало общего с ласками, а то, что делал Сильвестр за изгородью из бирючины, не имело ничего общего с тем, что мог позволить себе друг.
«Но ведь я должен быть с ними!»
Никто из нас не дочитал листа. Он любил эту женщину. Он любил этого мужчину. И был достаточно глуп, чтобы думать, что между этими двумя вещами нет никакой разницы.
Дверь дома распахнулась, на темную дорожку упал отблеск света. На пороге остановилась светлая фигура. Ханна. «У нее седые волосы», — обнаружил Сильвестр.
— Энтони! — задыхаясь, крикнула она, с трудом сдерживая слезы. — Пожалуйста, поезжайте скорее, привезите врача. Моя Лиз не может дышать.
Все рухнуло в мгновение ока. Влюбленные вскочили со скамьи, Энтони побежал за конем. Фенелла бросилась к Ханне, обняла ее. Из дома выбежала тетушка, а Сильвестр прорвался сквозь изгородь и вырвал Ханну из объятий Фенеллы. Услышал, как та пробормотала:
— Сильвестр!
Но он не ответил ей, даже не взглянул.
Он наклонился к Ханне, поцеловал ее седые волосы и сказал:
— Лиззи поправится, Ханна, я тебе обещаю. Она обязательно поправится! Я привез из Лондона мазь, и врач сейчас приедет, а когда наша Лиззи поправится, мы поженимся. На дворе уже почти май. Это самое лучшее время для женитьбы, хоть молодожены уже седы, а их дети почти взрослые.
Три дня Лиззи металась, находясь на пороге между жизнью и смертью. Утром четвертого дня Энтони принес ему из комнаты отца Бенедикта прибор для соборования, хранимый отцом Сильвестра.
— Он мне здесь не нужен! — заорал на него Сильвестр. — Лиззи поправится, он нам не нужен! — Он заключил сделку с Богом. «Пусть малышка поправится, и я женюсь на Ханне. Не наказывай ребенка из-за меня, и я клянусь, что приведу нашу жизнь в порядок».
Ханна, стоявшая на коленях у постели Лиззи, подняла заплаканное лицо.
— Я тоже не хочу, чтобы он был здесь, — сказала она. — Я пыталась научить своих детей тому, что им не нужно все это, что один лишь Господь ведет нас в царство свое. Но Лиз хочет, чтобы он был здесь. Моя Лиз в душе католичка. Спасибо, что вы привели его.
Энтони поднял руки, словно бы защищаясь, и удалился. Отец Бенедикт совершил над ней таинство Святого причастия, намазал маслом лоб и руки, и ужасное свистящее дыхание девушки успокоилось. К вечеру температура стала падать. Ночью Сильвестр и Ханна, не отходившие от Лиззи ни на шаг, уснули у ее постели, а когда утром пришли в себя, то оказалось, что больная спит спокойным сном. Дыхание было еще хриплым, но уже не таким свистящим и более ровным.
Ближе к вечеру вернулся врач, осмотрел Лиззи и объявил, что кризис миновал. Пришла тетушка с бульоном из перепелов и стала кормить Лиззи, приговаривая:
— Теперь ты будешь беречь себя, крабик, не то…
— …получу мешалкой по заднице за все свои злодеяния, — продолжила Лиззи и слабо улыбнулась. — Но я не могу беречься, тетушка. Вскоре никто не будет заботиться о нуждающихся. По всей стране разрушают монастыри и приюты. А еще говорят, что скоро выйдет закон, который полностью распустит их. Ходят слухи, что священники злоупотребляли деньгами верующих, вместо того чтобы выполнять свой долг перед Богом и людьми.
— А разве это неправильно? — осторожно поинтересовался Сильвестр. — Разве монастыри не забирают деньги у отчаявшихся, которые хотят помолиться о телесном и душевном здоровье любимых людей перед святыми реликвиями? А что это за реликвии? Кровь Иисуса взята на самом деле у козла, а глаза святого Роха, которые вращаются, если пожертвование слишком мало, на самом деле — два шарика на проволоке. Это обман, Лиззи. Подлое злоупотребление верой людей, которые тревожатся о здоровье близких, — как мы о твоем.
— Да, конечно, все это бывает, — ответила Лиззи. — Но если не останется больших церквей, страждущим будет не к кому обратиться, некуда пойти в случае беды… — Девушка хотела сказать что-то еще, но вдруг умолкла, захлебнувшись приступом кашля.
— Ay Dios mio![6] — воскликнула тетушка. — Этот крабик только восстал из мертвых — и вот уже снова мечется, словно на песчаной отмели, и собирается помереть во второй раз!
Все рассмеялись.
— Но Лиз права, — заметила Фенелла.
Оставив больную отдыхать, они пошли вниз, где отец Сильвестра готовил свой подсластитель мира, а Карлос подавал праздничную еду. Сильвестр отметил про себя, что отец бледен и напряжен, но, возможно, ему просто показалось, поскольку сейчас черти мерещились ему буквально повсюду.
Когда после ужина они сидели рядом у камина, отец снова вернулся к той теме.
