— Маленькая Лиз действительно права, — произнес он. — Если не останется людей, которые из христианского долга будут заботиться о нуждающихся, то должны быть те, кто сделает это из человеколюбия, — чтобы таким образом покаяться и примириться с судьбой.
Сильвестр насторожился.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего особенного. Просто мне кажется, что разумнее расплатиться за свои грехи, построив приют, нежели носить власяницы и бичевать себя, — ответил отец.
Сильвестр кивнул.
— Признаться, я удивился, что именно тебе есть что сказать о грехе и покаянии.
— Разве есть люди, которым нечего сказать по этому поводу? — удивился отец. — Как бы там ни было, мы принадлежали к числу тех, кто хотел, чтобы наступила новая эпоха. Будем ли мы теперь в числе тех, кто помешает новой эпохе бросить своих на произвол судьбы?
— Люди уже брошены, — сказала Фенелла. — После разрушения приюта мы с Лиз продолжали развозить хлеб, но мы не можем сделать и доли того, что делали люди из «Domus Dei». Нам нужно больше помощников, больше денег, место, где можно ухаживать за больными…
Отец Сильвестра обернулся к Энтони:
— Тебе снова скоро уезжать, верно?
— Я давно должен был уехать, — ответил Энтони. — К тому же я все равно ничего не понимаю в человеколюбии. Но я сделаю Фенхель повозку побольше и буду присылать ей деньги.
— А ты? — Отец встретился взглядом с Сильвестром. — Тебе тоже нужно возвращаться?
— Я останусь здесь, — сказал Сильвестр. — Я не вернусь ко двору, поэтому готов взяться за любое дело, где нужна моя помощь. Доход, который мне приносит баронство, не велик, но тем не менее я могу помочь.
— Тогда давайте пристроим к этому дому еще один, — предложил отец. — Пристанище для стариков и больных, даже если мы никогда не сможем заменить то, чем был для этого города «Domus Dei».
— Dios mio, когда же этот человек поймет, что он сам стар и слаб, а? Поймет ли он наконец, что сам смертен и не может растрачивать силы бесконечно?
Энтони мимоходом коснулся руки тетушки.
— Но здесь еще остаются Сильвестр и Лукас. И я буду приезжать, так часто, как только смогу.
— Поклянись, что действительно так и поступишь, — попросила она и закатила глаза. — Сильвестр и тюлень Люк — сущие дети.
Энтони очаровательно улыбнулся.
— Вам я могу поклясться в чем угодно. Дома строить у меня получается больше, чем любить людей, а Сильвестр — самый взрослый человек из всех, кого я знаю.
И, обратившись к Фенелле, мягко произнес:
— Я поеду завтра, да?
— Нет, ты не сделаешь этого! — вмешался Сильвестр. — Я ведь имею право надеяться, что мой друг будет присутствовать на моей свадьбе!
Энтони замер всего на миг.
— Разумеется, — галантно, словно придворный, ответил он. И лишь взгляд его бронзовых глаз вцепился в Сильвестра и не отпускал, будто задавая вопрос. Впервые в жизни Сильвестр отвернулся от него.
Ночью Ханна спросила его о том же:
— Ты уверен, что хочешь этого?
— В чем дело, Ханна? Разве я просил бы тебя стать моей женой, если бы не хотел этого?
— Ты никогда и ничего не был мне должен, — произнесла она. — И сейчас не должен. Ты подумал о том, что Энтони отправляется на войну? Он может пасть в бою, Сильвестр. Он может умереть.
Сердце Сильвестра гулко стучало в тишине.
— Никогда больше не говори так, — выдавил он из себя. — Ты обязана всегда помнить: что бы ни случилось с Энтони, это же случится со мной. Мы с Энтони одно целое.
— Ни в коем случае, — спокойно возразила Ханна. — Даже если вы в некотором роде похожи — один широкий, другой худощавый, один светлый, другой темный, один красивый, как картинка, а другой — совсем не такой. Две стороны одной медали. Однако вы не одно целое, иначе вы могли бы иметь одну женщину. Что же до меня, то я желаю Энтони долгой жизни, и для меня нет счастья большего, нежели выйти за тебя. Просто я боюсь, что женщина, которую ты любишь, однажды будет свободна и ты пожалеешь о том, что связан.
Поскольку Энтони торопился вернуться на корабль, Сильвестра и Ханну обвенчали сразу в начале мая. Робко высказанное пожелание отца пригласить Джеральдину из-за спешки удовлетворить не смогли, и Сильвестр был этому рад. Все равно не было ни подарков, ни большого праздника — деньги нужны были для другого. Днем раньше отец купил участок земли, граничивший с его, чтобы как можно скорее начать строительство нового дома.
Молодоженов от церкви Святого Фомы провожала только семья, бросая в них ботинки, что должно было принести счастье. Карлос вынес свое жаркое, приготовленное на вертеле, а позже скрипач и флейтист заиграли танцевальную музыку. То, что женщина в платье цвета охры должна быть его, казалось Сильвестру невероятным, как бывало в их детских историях, которые какое- то время считались достоверными, но потом иллюзия разрушалась, поскольку начиналось что-то новое.
А затем к ним вторглась реальность. Как и в прошлый раз, она явилась в облике посла, ворвавшегося в дом, словно за ним гнался сам дьявол. Судя по его ливрее, он был слугой архиепископского дворца в Ламбете. С трудом переводя дух, он вложил в руки Сильвестра запечатанное послание. Тот взломал печать и прочел то, что написал ему Кранмер, почти на одном дыхании.
— Мне нужно в Лондон, — пролепетал он, опуская руку с письмом. — Сегодня же ночью.
Одним прыжком Энтони оказался рядом с ним.
— Что случилось?
— Анну арестовали в Гринвиче и отвезли в Тауэр.
— За прелюбодеяние?
— Откуда ты знаешь?
— Король хочет иметь сына, — произнес Энтони. — Королева Анна так и не родила ему наследника. Поскольку он не может объявить незаконным еще один брак, он вынужден избавляться от нее иным способом.
— Но ведь она знает это! — вырвалось у Сильвестра. — Как в таком положении она могла быть настолько легкомысленна, что совершила прелюбодеяние?
Брови Энтони поползли наверх.
— А она совершила?
Сильвестр все понял.
— Он может обвинить ее в чем угодно, верно?
— Не только ее, — произнес Энтони и железной хваткой вцепился в его руку.
Сильвестр озадаченно смотрел на конверт.
— Кранмер пишет, что уже пятеро мужчин были объявлены ее любовниками и арестованы.
Рука Энтони еще крепче сомкнулась на запястье Сильвестра.
— Блестящая возможность заставить замолчать неугодных.
— Какая кара полагается за прелюбодеяние? — спросил Сильвестр.
— Если суд того захочет, то смерть, — ответил Энтони, по-прежнему сжимая его руку. — А когда речь идет о жене короля, прелюбодеяние приравнивается к измене.
