Ознакомительная версия.
2
По дороге в столицу Нина дважды пыталась бежать, и после второй поимки начальник конвоя заставил ее целую ночь простоять в тамбуре с привязанными к поручню руками.
Ее охранял паренек с винтовкой. Нина предлагала ему за себя выкуп, но он делал вид, что не понимает по-английски, и развлекался тем, что задирал кончиком штыка Нинину юбку.
— Это было последнее предупреждение с моей стороны, — сказал начальник конвоя, когда Нина пожаловалась на своего мучителя. — В следующий раз я скажу солдатам, что они могут наказать вас так, как сочтут нужным.
Когда-то Нину до крайности возмущало то, что на нее, как на лицо без гражданства, не распространялись законы цивилизованного мира. А сейчас у нее вовсе не было прав: если ее изнасилуют и убьют, никто даже не почешется, а убийцы скажут: «Застрелили при попытке к бегству».
Полное бесправие — это то, что очень сложно принять. У тебя нет точки опоры, ты не можешь рассчитывать ни на справедливость, ни на уважение к себе. Причем твою судьбу будет решать мелкий тупой садист, получающий удовольствие от твоего унижения.
Все это было настолько чудовищно, что Нина буквально онемела и до самого Пекина просидела в углу, прижав колени к груди и втянув голову в плечи.
Поезд подъехал к вокзалу, и пленников пересадили в закрытые паланкины, которые тащили по две лошади — одна спереди, другая сзади. Стражники с карабинами выстроились по бокам, и конвой двинулся вдоль ухабистой немощеной улицы.
Паланкин качался из стороны в сторону, и Нина то и дело хваталась за сиденье, чтобы не упасть. Снаружи гремели цимбалы и выли трубы похоронной процессии: на кладбище несли важного покойника.
— Ничего, Бог не выдаст — свинья не съест, — нарочито бодро повторяла Фаня. — Хотя насчет Бога — это просто поговорка такая.
Наконец лошади встали, и конвоир велел пленникам выходить. Спрыгнув на землю, Нина подняла голову и увидела еще один недобрый знак: все небо над тюремным двором было затянуто сплетением проводов — будто кто-то собирался накрыть ее рыболовной сетью.
— Мы никогда не сдадимся! Да здравствует социализм! — крикнула Фаня, когда тюремщицы повели их в разные стороны.
Нину посадили в камеру-одиночку, все убранство которой состояло из ведра, кружки и грубо сколоченных нар с двумя нечистыми одеялами.
Вскоре пришла надзирательница — лысая старуха с гнилыми зубами и когтями непомерной длины.
— Обыск, обыск… — повторяла она, с трудом выговаривая непривычное английское слово.
Нина хотела раздеться, но старуха объяснила знаками, что сама снимет с нее одежду. Оставалось только закрыть глаза и терпеть: «Сейчас все кончится, сейчас все кончится».
Две молодые надзирательницы проверили Нинины вещи: разодрали каждую обтянутую материей пуговицу, прощупали все складки и швы. Посовещавшись, они вернули ей только юбку, кофту и ботинки и унесли все остальное, вплоть до нижнего белья.
Одевшись, Нина долго сидела на нарах, до боли сцепив руки на колене. Ей казалось, что тюремщицы стоят за дверью, толкаются, как крысы у кормушки, и в сладострастном любопытстве приникают к глазку: «Ну, как она там? Трясется? Плачет? Боится ли нас?»
Ночью Нину отвели в комнату для допросов и поставили в центр нарисованного на полу квадрата, где надлежало стоять преступникам. Сидевший за столом пожилой следователь в военной форме задавал вопросы, переводчик переводил, а писец быстро вычерчивал на бумаге ровные столбики иероглифов.
— Итак, кем вы приходитесь Михаилу Бородину?
Нина исподлобья взглянула на следователя.
— Послушайте, это ошибка: я не знаю Бородина, я познакомилась с Фаней на пароходе… Я солгала, что я ее родственница, потому что надеялась на снисхождение.
Нина снова потребовала пригласить кого-нибудь из американского посольства и направить телеграммы в Шанхай — Климу, Тони Олману и полковнику Лазареву.
Переводчик бубнил, военный кивал, но писец отложил кисточку и даже не думал заносить Нинины слова в протокол.
— Вы что, не верите мне? — испугалась она и отступила на шаг.
В ту же секунду охранник грубо схватил ее за локоть и толкнул назад в центр квадрата.
Следователь вздохнул:
— Давайте сначала: кем вы приходитесь Бородину и какова ваша цель пребывания в Китае?
Он сам задавал вопросы и сам отвечал на них: Нина Купина была советской шпионкой и, кроме того, она занималась контрабандой военной техники и укрывательством еще более опасной преступницы — Фани Бородиной.
— Какая еще техника?! — простонала Нина. — Вы что, с ума все посходили?
Следователь показал на мятую бумагу, исписанную химическим карандашом:
— Согласно протоколу обыска парохода вы везли в Ухань военный аэроплан «Авро-504».
— Это неправда!
— Вам лучше не запираться: у нас имеются свидетельские показания.
На бумаге вырастали крошечные паутинки иероглифов, и Нина поняла, что ей уже не вырваться.
Раз в сутки Нине позволяли гулять во дворе, со всех сторон окруженном выбеленными каменными стенами. Кроме нее там никого не было — ей запретили общаться с другими заключенными.
На уровне второго этажа в стенах были проделаны узкие зарешеченные окна, и Нина слышала доносившиеся оттуда разговоры, кашель и детский плач. Но кто были женщины, сидевшие в тех камерах, так и осталось загадкой: снизу было невозможно разглядеть их лица.
Во время одной из прогулок Нина нашла у стены растение, пробившееся между каменными плитами. Она набрала воды из лужи и полила чахлый росток. Через несколько дней он окреп и выпустил ярко-зеленые листья, но охранник, наблюдавший за Ниной, растоптал его. Жалко было — словно убили птичку.
Днем — зной и вытягивающие силы догадки: что ее ждет? Суд? Тюремное заключение? Если посадят, то насколько?
Ночью — клопы, скрип железных дверей и чей-то далекий плач.
На рассвете Нина подходила к окну и долго вглядывалась в двускатные черепичные крыши. Они тянулись в одном направлении, как идущие на нерест гигантские рыбы с костистыми спинами.
В розовеющем небе поднимались дымы; кроны деревьев на глазах меняли цвет и превращались из темно-серых в ярко-зеленые. Птицы устраивали веселый гвалт, и наконец над городом проносился густой, низкий звук сигнального колокола.
Однажды Нина увидела, как утреннее небо закрывает стремительно надвигающееся желтое облако. Через минуту окно дрогнуло от удара бешеного ветра, и в комнате стало темно, как ночью: до Пекина докатилась пылевая буря из пустыни Гоби.
Ознакомительная версия.
