Епископ презрительно хмыкнул.
– Фантазии безумца! – Он повернулся к Филиппу. – Видите, что вышло из затеи Лютера перевести Библию на немецкий язык? Безумцы сочли возможным толковать Слово Божье напрямую!
Ландграф не успел ответить на этот выпад. Женщина потеряла остатки самообладания и взвыла:
– Ян – такой безумец, который скорее подожжет дом, чем сдастся! Все наши дома! Он только что получил в руки оружие, которое ему требовалось, чтобы запалить огонь апокалипсиса!
– Какое еще оружие? – рявкнул Филипп. – Никакого оружия в город не пропускали!
– Он считает, что это знамение самого Спасителя!
– Знамение? Что это за бред? Новая еретическая чушь? – Епископ начал терять терпение.
Сквозь слезы Герта продолжила:
– Вчера в городе взяли в плен одного человека. Француза, который пробрался в город через стены с… с еще одним человеком. И на нем было спрятано это оружие. Они все называют его орудием своего спасения. Это… это отрубленная рука. – Рыдания помешали ей продолжить.
– Рука? Глупая ты баба! – Филипп Гессенский больше не мог сдерживать себя. Что толку церемониться! – Какая им польза от руки с трупа какого-нибудь преступника?
– Они говорят, что она принадлежала той английской королеве, которую казнили весной. Анне… как ее там. Эта рука, у нее… у нее…
– У нее шесть пальцев. Это – рука ведьмы! Это дело дьявола, потому что она не гниет и не сохнет! – поспешно договорила за мать Алиса.
Джанкарло Чибо молча стоял в стороне, не обращая внимания на разговор, который шел вокруг него, и тихо выкашливал кровь в платок. Когда до него долетели последние слова, ему показалось, будто он слышит их совсем в другое время и в другом месте. В Сиене, когда он впервые узнал о том, что Анну должны казнить. После Марсхейма время странно исказилось, и прошлое постоянно вторгалось в настоящее. Однако когда стоявший рядом Генрих напряженно выпрямился и даже позволил себе схватить архиепископа за руку, Чибо понял, что эти слова были произнесены здесь и сейчас и что Бог или дьявол – кто-то из них привел его в это место. И ему было неважно, кто именно.
– Милорды. – Чибо говорил негромко, но голос его звучал так же завораживающе, как и прежде, так что остальные невольно подались к нему, прислушиваясь. – Милорды, мне кое-что известно об этой руке. Я уже был свидетелем ее способности овладевать умами людей. Если она досталась этому безумцу, то, возможно, он получил именно то, чего ему не хватало, чтобы устроить свой Судный день. Он может не оставить вам в городе ничего, кроме пепла и развалин.
Эти слова, произнесенные очень тихо, помогли Герте прекратить проливать слезы, а правителям церкви и государства – сосредоточиться.
– Значит, женщина, ты принесла нам только это дурное известие? – рявкнул на нее ландграф.
Герта испуганно поперхнулась.
– Я принесла вам также вести о том, как можно пробраться в город, милорд. Если вы снизойдете воспользоваться этим переходом. Это – тайный ход, о котором известно только моему семейству. Мой муж ждет вас у выхода из него, и слуги проводят вас к городским воротам, чтобы их можно было распахнуть навстречу вашей армии.
Епископ сказал:
– И он получит за это благословение и в этой жизни, и в будущей.
Выговорив это, Герта лишилась остатков своей отваги, однако Алиса всегда была бойкой девицей, а короткий флирт с монархом одарил ее смелостью, несколько неуместной для столь юного возраста и простого происхождения. Заметив, что мать перепугалась до полусмерти, девушка продолжила вместо нее:
– Милорды, мой отец просит еще об одной вещи, которая скрепила бы договор. Он опасается, как бы кто-нибудь из ваших солдат в разгар… штурма не оказался бы… неразборчивым в выборе противников.
Ландграф был воспитан так, чтобы хотя бы внешне соблюдать правила рыцарства. Молодая женщина, к тому же не лишенная привлекательности, просила о защите. Разумеется!
– Я распоряжусь, чтобы один из моих офицеров защищал вас и ваших близких, чтобы с вами не случилось ничего дурного.
– Благодарю вас, милорд. – Алиса сделала изящный поклон и устремила на немолодого правителя взгляд, который так недавно заинтересовал того, кто хотел называться царем. – Но моему отцу было бы спокойнее, если бы вы отправили отряд солдат, чтобы вынести кое-что из нашего… имущества… тем же путем, каким он введет вас в город. С вашей гарантией его сохранности.
Присутствующие сразу поняли, о чем идет разговор. О богатстве семьи Фуггеров ходили легенды. И Филипп почувствовал, что сейчас ему предоставляется возможность расплатиться по своим собственным немалым финансовым обязательствам этому семейству.
– Миледи, – ответил он, наклоняя голову, – я счастлив дать вам мои личные гарантии. Люди будут отправлены. Честные люди, – добавил он, обводя взглядом своих подчиненных. Продолжая смотреть им прямо в глаза, он спросил: – Но кто из вас, мои храбрые офицеры, будет иметь честь стать нашим Менелаем, первым греком, который проникнет в эту Трою и распахнет нам ее врата?
Его офицеры начали поспешно отводить глаза. Все знали: те, кто окажется в авангарде такой атаки, подвергаются самой большой опасности. А они уже научились уважать и бояться злобных фанатиков, оборонявших город.
– Милорды, – тихий голос архиепископа снова привлек к нему всеобщее внимание, – мы прибыли сюда, чтобы помочь разбить врагов нашего Господа. Могу ли я предложить услуги моего самого доверенного офицера, добропорядочного немца и защитника веры? Это – дело, достойное Генриха фон Золингена, которого, думаю, вы уже знаете.
До этой минуты большинство присутствующих старались не смотреть на багровый шрам, которым стало лицо Генриха, но теперь Филипп Гессенский судорожно сглотнул и заставил себя это сделать.
– Я слышал о вас, – произнес он. – Кажется, вы когда-то были одним из офицеров Фрундсберга?
– Был. – Синие глаза смотрели в купол шатра, поверх головы ландграфа.
– И вы сделаете это для нас?
– Сделаю.
Марсхейм помог Генриху сосредоточиться на одной цели: убить виновных в его преображении. Он захватит Жана Ромбо живым, потому что того требует его господин, который желает получить сведения об английской королеве. Генрих с наслаждением выжмет из французского палача эти сведения. Но после этого ему, Генриху фон Золингену, обещана последняя из жизней этого живучего, как кошка, француза. Монсиньор архиепископ сказал, что смотрителя виселицы – того, который в темнице плеснул в лицо Генриха обжигающей жидкостью, – дозволяется убить на месте. Это, впрочем, не значит, что его смерть будет скорой.
«Богу угодно, чтобы я это сделал, – подумал Генрих. – Господь привел меня сюда, где оказалась рука ведьмы. А где она, там и мои враги. И они – враги Господа»…
