«Богу угодно, чтобы я это сделал, – подумал Генрих. – Господь привел меня сюда, где оказалась рука ведьмы. А где она, там и мои враги. И они – враги Господа»…
* * *
Джанук остался слушать, как обсуждают детали штурма. Сквозь шум дождя он разобрал достаточно, чтобы узнать: в одиннадцать часов у дальней стены города начнется ложная атака, которая отвлечет внимание защитников. А спустя час вместе с Генрихом по потайному ходу в Мюнстер войдут четыреста солдат. Немец возьмет всех своих людей, но большинство составят добровольцы. Офицеры стараются не попасть в первую волну атаки, а простые солдаты, наоборот, часто в нее рвутся. Там опаснее всего, но и возможностей пограбить больше. Добыча – вот единственное, что могло их привлечь, поскольку женщины уже покинули Мюнстер.
Когда совещание закончилось, янычар выскользнул из своего укрытия и вернулся туда, где Хакон с Фенриром прятались у повозки маркитанта.
– Значит, мы станем добровольцами, – сказал скандинав. – Пойдем на штурм, чтобы защитить Жана, когда этот дьявол попытается его захватить.
– Сколько раз ты уже сражался с фон Золингеном? – Джанук смотрел вниз и трепал Фенриру уши.
– Э-э… раза три, – отозвался Хакон. – Та засада в холмах, потом переулки в Тулоне и… ну, в Сиене. Но про это ты знаешь: ты там был.
– Был. Но сражение было суматошное, он мог увидеть меня только мельком. И потом… – Джанук провел рукой по своей темноволосой голове. – Волосы у меня черные, усы – тоже. Не думаю, чтобы он узнал меня под закрытым шлемом. А вот тебя…
Хакон вскинул голову:
– Думаешь, я позволю тебе идти выручать Жана одному? Я ему нужен!
– Ты ему нужен живым. Подумай, парень! Этот джинн моментально тебя узнает. И чем ты поможешь Жану, когда твоя голова покатится на землю? – Хорват положил руку на громадное плечо товарища. – Я пойду в город. А потом Жан, Фуггер, Бекк – если он, конечно, там – и я, мы вместе выйдем из города. Будем спешить. Вот тогда ты нам и понадобишься: ты, твой топор и лошади, чтобы можно было ускакать.
Хакон немного помолчал, яростно почесывая бороду. Всего один день в лагере, а он уже подхватил вшей!
– Ладно, – выговорил он наконец. – Мы с Фенриром будем ждать тебя. Но если на рассвете ты не явишься, мы пойдем в город и выволочем тебя за пятки!
– Заранее напялю лишние штаны! – крикнул Джанук через плечо, направляясь к лошадям и вещам, чтобы подготовиться к штурму.
Немного позже Хакон снова приблизился к нему.
– Я тут кое о чем подумал, – начал он.
– Да защитит нас Аллах! – рассмеялся янычар, однако при виде мрачного лица товарища быстро замолчал.
– Я знаю, почему я иду за французом, Джанук. Я дал клятву хранить ему верность до тех пор, пока он не закончит свою миссию. Но почему ты по-прежнему с нами? Почему рискуешь жизнью ради этого дела?
Этот вопрос сам хорват уже себе задавал.
– Так угодно Аллаху. Без Жана Ромбо я остался бы на галерах. Так что я каким-то образом к нему привязан. Пока.
– Пока?
– Ничто не бывает вечным, дружище, мы оба это знаем. Миссии оказываются невыполненными, верность отдается другим. Так принято у наемников. Пока моя верность принадлежит моим товарищам. Я вас не предам.
– Ну что ж, годится. – Гигант мимолетно улыбнулся. – До встречи.
Провожая взглядом громадную фигуру Хакона, Джанук позволил себе ненадолго задуматься о происходящем.
Что бы ни говорили эти протестанты, но будущее не предопределено заранее – в этом Джанук был уверен. Будущее – это лист пергамента, который ожидает прикосновения пера летописца. А сейчас там написано, что Джанук приложит все силы, чтобы помочь Жану вырваться из мюнстерского безумия. Но в конечном счете он поможет и самому себе. Хорват часто слышал, как Фуггер похвалялся богатством своей семьи. Не подлежало сомнению, что часть этого богатства нынешней ночью будут выносить из города.
– Да ведет меня Аллах, – пробормотал Джанук себе под нос. – Может быть, найдется способ послужить друзьям и получить от этого выгоду!
Жан Ромбо дрожал от холода в пустом винном погребе, который служил земной тюрьмой небесного царства царя Яна. Сопровождая стражников, которые тащили Жана вниз, Мейкпис выкрикивал приказы и оскорбления, как того требовала его должность. Однако у двери тюрьмы ему удалось бросить Жану какие-то лохмотья, чтобы он прикрыл свою наготу. Жалкие тряпки почти не спасали от холода, который усугублялся тем, что сердце француза сковал лед.
Он сидел связанный: руки у щиколоток, голова – на коленях. Однако не тугие веревки заставляли его громко стонать. Избивавшие его стражники были неопытными учениками в школе страданий, и причиненная ими боль была поверхностной. Его терзала мысль о том, что рука Анны снова оказалась у врагов, снова стала средоточием фантазий безумца.
Где-то далеко слышались раскаты. Гроза, которая собиралась весь день, наконец разразилась. Уронив голову на колени, Жан поддался такому отчаянию, какого не испытывал с того момента, как очнулся в клетке виселицы. Радость последних месяцев, дружеское присутствие Фуггера (как мысли о нем сжимали ему сердце!), Хакона и Джанука, даже та любовь, которую он нашел с Бекк, – все это теперь представлялось ему отходом от его истинной цели.
«Мне не следовало втягивать других, – думал он. – Мне следовало отправиться за Чибо одному. Зачем я позволил этим людям присоединяться ко мне? Зачем стал их предводителем? Это было трусостью. Нет, хуже: это было предательством. Я предал ту единственную вещь, которую нашел истинной и живой в мире лжи и смерти».
Не слыша ничего, кроме отдаленных раскатов грома и ровного стука капель, стекавших с грубо отесанных стен, Жан не замечал хода времени. На стене за дверью его камеры горел факел, бросая неровные блики света сквозь решетку, вставленную в маленькое окошко двери. Однако Жан уже успел увидеть все, что ему было нужно. Он давно убедился в том, что камеры смертников не нуждаются в подробном осмотре. Каждая новая оказывалась подобием предыдущей.
Он был уверен, что не засыпал, однако пришедший к нему Мейкпис сообщил, что уже почти полдень.
– Ты словно осиное гнездо разорил, друг мой, это точно. – Мейкпис велел охранникам уйти, распустил путы, связывавшие Жана, и достал немного заплесневелых сухарей и затхлой воды. Пока Жан ел и пил, Мейкпис продолжал: – За всю осаду я не видел их такими воодушевленными. Псалмы, выкрики, видения. Его Дуралейство убедил всех в том, что это – знак освобождения, и ее, и его.
Жан продолжал молча жевать. Мейкпис сел рядом с ним на корточки и вытащил из кармана куртки немного вяленого мяса.
