момент.
Сейчас Хамбер торговался. Кое-что он уже подбросил в качестве задатка оберштандартенфюреру: уберег от разгрома немецкую фашистскую организацию Хорасана и держал в безопасности в Баге Багу всю ее верхушку во главе с генералом фон Клюгге, информировал оберштандартенфюрера о важнейших событиях, для ориентировки, так сказать. Наконец…
Это был, пожалуй, самый жирный кусок, посыпанный щедро красным перцем.
— Итак, — сказал многозначительно Хамбер, — как видите, эксцеленц, мы на пороге значительных событий. Прекращение подвоза по лендлизу оружия и снаряжения Северным путем наносит колоссальный ущерб оснащению большевистских армий. В этом нетрудно усмотреть благородство и высокую гуманность руководителей Великобритании и Соединенных Штатов Северной Америки. Ни Черчилль, ни Рузвельт, ни Трумэн не хотят, чтобы жизнь славных мужественных солдат рейха подвергалась опасности от руки большевиков. Не сомневаюсь — нехватка оружия скоро скажется и поможет рейхсверу на полях битв под Сталинградом и на Кавказе. А это значит…
Кудахтанье оберштандартенфюрера приняло совсем неприличный характер. Генерал был в восторге.
— Это значит — победа, победа! Это значит, что скоро вот здесь, перед террасой, загремят гусеницы наших танков. Хайль!
Он чокнулся с воображаемым командиром танка и допил одним глотком пиво.
— Но, — тянул Хамбер, делая все, чтобы преподнести третий, самый жирный кусок пряным, острым, ошеломляюще вкусным.
— Что «но»? — Взгляд фон Клюгге вдруг задержался на толстых щеках Гардамлы… — В чем дело?! — завопил немец. — Это грязный кочевник! Что ему нужно? В чем дело? Вон!
— Минуточку, — остановил оберштандартенфюрера Хамбер. — Господин вождь хан Гардамлы весьма уважаемая… нужная личность и…
— К черту! Он спесивый петух! Он посмел не явиться на церемонию. Он пренебрег фюрером!
К лицу хана прилила кровь. Он встал. Смешливые искорки в его глазах потухли. Взгляд сделался темным, угрожающим.
— Ради бога, господа, успокойтесь, — бормотал Хамбер.
— К черту грязных туземцев!
— Фашистский ублюдок! Воробьиную голову съел! — выдавил из себя Гардамлы с трудом. — И ты думаешь, что мы, гордые туркмены, будем прислуживаться перед господами арийцами… Нет!.. Нет!
Долго не мог Хамбер утихомирить расшумевшихся. Он упрашивал, умолял… В конце концов хан Гардамлы, плюясь, проклиная все и вопя: «Нет! Нет!» — ушел. Генерал, отдуваясь и пыхтя, пил пиво.
— Надо сожалеть, что так получилось, — сказал Хамбер. — Хан Гардамлы очень полезен. На него можно опереться. Именно Гардамлы со своими иомудами призван сыграть решающую роль в нашем деле, — продолжал консул. — Вы знаете. Трансперсидская дорога плохо оборудована, локомотивы слабосильны, вагонов не хватает. Тем не менее сейчас по дороге непрерывным потоком идут из Персидского залива военные грузы. Дорога — артерия, правда, тоненькая, но все же… Грузы переправляются на Кавказ, в Астрахань, Красноводск. Самолеты-истребители, запасные части, снаряды, медикаменты. Есть достаточно возможностей артерию порвать. Последнюю ниточку… Вот тут-то пригодятся группы, возглавляемые ханом Гардамлы, — продолжал после паузы Хамбер, — они специально подготовлены. Ждут команды. Персы в Тегеране против. Они боятся, что ущерб будет слишком велик. Речь идет о разрушении туннелей.
— И что же сможет сделать тут этот проклятый тюфяк? — Генерал посмотрел на дверь, за которой исчез раскипятившийся хан. — Что он понимает в туннелях?
— Хан авторитетен в эмигрантских кругах. Ему подчиняются воинственные кочевники, дикие, ловкие всадники, уже столетия занимающиеся разбоем в Хорасане, знающие каждую тропинку, каждый перевал в горах. Они ужом подползут к любому железнодорожному сооружению, подложат мины и исчезнут. Охрана опомнится, когда взлетит к облакам, к вратам святого Петра. Иомуды хана идеальные партизаны.
Невольно поморщившись при слове «партизаны», оберштандартенфюрер одним глазом заглянул в кружку и пробормотал:
— Хорошо… Разберемся… Никуда он со своей спесью не денется. — Он встал. — А теперь, герр консул, займемся другими делами, поважнее, чем этот туркменский разбойник… Пройдемте, мистер Хамбер, ко мне.
Алексей Иванович чувствовал страшную усталость после неудачного путешествия в долину Кешефруда. Очень хотелось вытянуться, расположиться поудобнее. Он слегка качнул кресло, но, услышав позади шорох осторожных шагов, весь напрягся. Выстрелом прозвучал стук выроненной из рук трубки. Он вскочил…
Ему лишь показалось, что он вскочил. Он не мог шевельнуться. В плечи ему вцепились чьи-то крепкие руки. В щеку кто-то дышал горячо, зловонно и хрипел по-немецки:
— Тихо, комиссар. Ни звука.
Руки ловко обшаривали его карманы.
— Сейчас, комиссар, ты встанешь и, топ-топ, пойдешь с нами.
— Не сметь!
Но уже грубая, потная лапа закрыла ему рот, сильные руки вырвали его из качалки и потянули куда-то.
В тот момент Алексей Иванович даже не пытался понять, кто напал на него среди бела дня в солидном доме благонамереннейшего коммерсанта Али Алескера. Он расслабился, чтобы обмануть бдительность напавших на него. Он собирался с силами, и единственное, что не мог преодолеть, — это тошноту от запаха пота и от того, что грязная ладонь сжала ему губы.
Над ухом хрипели вполголоса: «Мейн готт, железный какой-то».
Резким движением он стряхнул с себя руки. Ударил кого-то плечом. Вывернулся. Упал. Рванулся по полу — запомнил холодок мрамора, по которому он скользнул щекой, — и вскочил на ноги.
Ни годам, ни болезням после ран Алексей Иванович не позволил себя расслабить, «разнюнить» — любимое слово Семена Михайловича Буденного.
Физическая закалка выручила его и на этот раз. Он отскочил к стене террасы, прислонился спиной к росписи и, расставив широко ноги, зло отхаркнулся:
— А ну-ка! Кому жить надоело!
Он смотрел на немецких офицеров — да, на него напали немцы-фашисты, которые пили с ним во время банкета. Они, бледные от напряжения, ярости, набычившись, исподлобья смотрели на него и хрипели от возбуждения. У всех в руках прыгали пистолеты. На мраморном полу лежал молоденький обер-лейтенант с мертвенно зеленым лицом. Постанывая и конвульсивно дергая ногами, пытался подняться старый знакомый Крейзе.
— Кому еще? — задыхаясь предложил Алексей Иванович. Но он, конечно, петушился напрасно. «И бесполезно, — думал он. — Пистолет у меня вытянули. Все вооружены. И сколько их, мерзавцев!» — Вот она — колесница Джагарнаута!
Крейзе, еще барахтаясь на полу, сказал:
— Или вы пойдете спокойно с нами, или…
— Вам не поздоровится, господа фрицы! Это разбой!
Разговаривать бесполезно, но надо было протянуть время. Где хозяин дома? Где слуги, наконец?
— Предлагаю сдаться, — взвизгнул амуроликий капитан.
— Пристрелить без разговоров!
— Тихо, без шума! — сказал поднявшийся наконец на ноги Крейзе. — А вам, господин комиссар, советую не сопротивляться. Не подумайте, что меня мучают мстительные чувства, хотя кулак у вас железный. Ох, в моем возрасте получить… Советую… Вам ничто больше не поможет. Не причиняйте себе излишних хлопот.
— Стреляйте, стреляйте! — воскликнул капитан.
Мансуров кинулся на фашистов, избрав первой мишенью нежное личико амура, и ударил со всего размаху, вжавши голову в плечи, ожидая сам бешеных ударов…
— О, здесь дерутся мужчины, — прозвучал женский голосок. — Шестеро на
