— Вы побледнели, — заметил император.
— Это ничего, — отвечал барон. — Должно быть, остаточные испарения яда…
— Так вы узнали этот яд? — спросил Наполеон. — Может ли он навести нас на след убийцы?
Барон фон Гермелинфельд на миг заколебался, охваченный смятением. Ведь жизнь Самуила Гельба вдруг оказалась в его руках.
После секундного замешательства он произнес:
— Сир, пока я не могу ответить на вопрос вашего величества. Мне надо прежде подвергнуть эту бумагу анализу. Возможно, я смогу обнаружить какой-либо признак, указывающий на преступника.
— Хорошо, — сказал император. — Я полностью доверяю и вашим знаниям, и вашей преданности, господин барон. Но прежде всего вот что: нас здесь пятеро. Вы отвечаете своей честью, господин барон, а вы, — он повернулся к секретарю и адъютантам, — вы, господа, своей жизнью, если тайна того, что здесь произошло, будет разглашена. Я требую полнейшего, нерушимого молчания. Предать гласности покушение Фридриха Штапса, покидая пределы страны, — это еще куда ни шло, но вступая в нее, допускать подобное немыслимо.
В тот самый час, когда в Ашаффенбурге происходили описанные выше события, Самуил в подземных покоях замка объяснял совету Семи, в чем состояла его попытка и какие средства он использовал.
— Сейчас начало одиннадцатого, — говорил Самуил. — В эти минуты, господа, Наполеон уже мертв, Империя рухнула, Германия свободна.
Семеро безмолвствовали.
— Вы молчите? — продолжал Самуил. — Это что же, неодобрение? Вы осуждаете то, что я сделал?
— Фридрих Штапс пожертвовал собой, — заметил один из Семи.
— Мелочная щепетильность! — усмехнулся Самуил, пожимая плечами. — Генерал сам не палит из ружья. К тому же мне сдается, что ваше возлюбленное Провидение действует теми же методами, что и я, распоряжаясь нами всеми так же, как я распорядился Трихтером. Оно нас использует для осуществления своих предначертаний и убивает без малейшего сомнения, если наша смерть может послужить его замыслам. Разве я не так же поступил? Я пожертвовал Трихтером, моим другом. Он был пьяницей, а я из него сделал мученика. Не думаю, что он много проиграл при таком превращении. Ну, полно, покончим с ребяческими сантиментами! Вы мною довольны?
— Средства, тобой избранные, — заговорил наконец предводитель, — касаются только тебя и твоей совести. Если ты в самом деле освободил Германию, мы закроем глаза на все прочее и будем принимать во внимание только достигнутый результат: твои заслуги будут признаны отечеством и Союзом Добродетели. Когда же мы получим известия?
— Неккарский странник уже в дороге. Подождем.
Они стали ждать, охваченные глубочайшей тревогой.
В час пополудни колокольчик зазвонил.
— Это он, — сказал Самуил.
И пошел отворять.
Неккарский странник вошел медленным шагом, с суровым видом.
— Ну, что? — спросили все в один голос.
— Вот что я видел, — начал тайный вестник. — Я скрупулезно выполнил все указания Самуила Гельба, переданные мне от вашего имени. Я не оставлял Трихтера до той минуты, когда он вручил Наполеону свое прошение. Император приказал ему последовать за ним во дворец князя-примаса.
— Отлично! — сказал Самуил.
— Подождите, — остановил его Роймер. — Поскольку я не заметил, чтобы Трихтер оттуда вышел, я стал бродить вокруг дворца, в поисках способа проникнуть внутрь. Прокрадываясь мимо черного хода, я заметил двух людей, которые вышли оттуда с крытыми носилками и направились в сторону больницы. Я последовал за ними. Занавеска носилок на мгновение отошла в сторону. Мелькнула рука. Я заметил перчатку, похожую на те, что носил Трихтер. Тогда я расспросил больничного привратника. Тот сказал мне, что занес в журнал поступление неизвестного покойника, который должен быть погребен сегодня же вечером.
— Это Трихтер! — пробормотал Самуил, бледнея.
Вестник продолжал:
— Я вновь приблизился ко дворцу. Подойдя к нему, я увидел императора: он вместе с императрицей как раз садился в экипаж, чтобы отбыть в Вюрцбург под ликующие и полные восторга вопли черни.
Долгое молчание было ответом на эти слова, не оставлявшие ни малейшего сомнения, никакой надежды.
— Хорошо, — выговорил наконец предводитель, обращаясь к неккарскому страннику. — Ты можешь идти.
Тот отвесил поклон и удалился.
— Самуил Гельб, — заговорил тогда предводитель, — Бог сильнее тебя. Ты добился лишь того, что убил друга. Единственный совет, какой мы можем тебе дать, это как можно скорее скрыться отсюда, найдя более безопасное убежище.
И, повернувшись к своим собратьям, чьи лица по-прежнему были скрыты масками, он прибавил:
— Господа, осторожность велит покинуть это место. Разъезжаемся.
И Семеро удалились, оставив застывшего, безгласного, словно пораженного громом Самуила.
LXXI
САМОУБИЙЦА И НОВОРОЖДЕННЫЙ
Полчаса спустя Самуил уже ехал легкой рысцой по дороге, ведущей в Гейдельберг.
Лошадь трусила не торопясь, как будто всадник не спасался бегством, а мирно возвращался к себе домой.
Вечером, добравшись до своей гостиницы, он встретил на пороге старого слугу. Тот ждал его.
Посмотрев на него, он с первого взгляда узнал лакея, уже лет двадцать пять состоявшего на службе у барона фон Гермелинфельда.
— Чего тебе надо, Тобиас? — спросил он.
— Господин Самуил, — сказал слуга, — барон фон Гермелинфельд послал меня к вам и велел не терять ни минуты. Он не стал посылать письмо — причину этого вы сами угадаете, а распорядился все передать на словах. Но эти слова он велел мне запомнить и повторить в точности, прибавив, что понимать их мне нужды нет, да еще приказал, как только я их вам перескажу, тотчас все забыть.
— Говори, — сказал Самуил.
— Стало быть, господин барон поручил вам передать вот что: «Я был в Ашаффенбурге, я знаю все и все могу доказать, вы у меня в руках, так что, если через двенадцать часов вы не покинете пределы Германии…» Все! Это собственные слова господина барона, он мне велел затвердить их на память и передать вам.
Произнесенные без выражения, словно бы и не человеком, а бездушной машиной, слова эти произвели на Самуила странное действие.
— Должен признать, что выражено достаточно ясно, — сказал он. — Что ж! Тобиас, передай господину барону мою благодарность.
— Господин барон мне еще сказал, что если вам не хватает денег, то он посылает со мной…
— Довольно! — перебил Самуил. — Коль скоро ты такой точный посланец, передай ему, Тобиас, что на этих словах я тебя прервал и не позволил продолжать.
