— Моисей, да кто же онъ?
— Моисей кто? Джэкъ, какъ вамъ не стыдно спрашивать такія вещи, вамъ должно быть совѣстно, что вы такой преступный невѣжда. Какъ, Моисей, великій вождь, воитель, поэтъ и законодатель древнихъ израильтянъ! Слушайте, Джэкъ, отъ этого самаго мѣста, гдѣ мы находимся, до Египта простирается огромная пустыня, три тысячи миль въ протяженіи, и черезъ эту пустыню, этотъ великій человѣкъ провелъ дѣтей Израиля, руководя ими съ непреложной разсудительностью въ продолженіе сорока лѣтъ въ этихъ песчаныхъ степяхъ, гдѣ постоянныя препятствія, горы и скалы затрудняли путь и, наконецъ, привелъ ихъ здоровыми и живыми на это самое мѣсто, гдѣ мы теперь стоимъ; отсюда они вошли въ Обѣтованную землю, воспѣвая и хваля Всевышняго! Вникните, Джэкъ, какое чудо совершилъ этотъ человѣкъ! Понимаете ли вы это?
— Сорокъ лѣтъ, и только три тысячи миль? Пфу, Бенъ Голлидэй провезъ бы ихъ въ тридцать шесть часовъ.
Джэкъ не хотѣлъ сказать ничего дурного, онъ никакъ не понималъ всего неблагоговѣйнаго и неуважительнаго смысла своихъ рѣчей. Итакъ, никто не сталъ его бранить, развѣ только такія личности, которыя безпощадно относятся къ необдуманнымъ ошибкамъ молодости.
На пятый день мы прибыли въ полдень на «Переѣздъ южной Платты», иначе называемой «Жюлесбургъ» или «Оверлэндъ-Сити», четыреста семьдесятъ миль отъ Сентъ-Жозефа, причудливѣе, оригинальнѣе и удивительнѣе этого пограничнаго города наши глаза никогда не видывали.
Странно казалось намъ видѣть городъ послѣ долгаго пребыванія нашего въ глубокомъ, спокойномъ, почти безжизненномъ и бездомномъ одиночествѣ! Мы ввалились на улицы, полныя суеты, и чувствовали себя какъ бы людьми, упавшими съ другой планеты и внезапно проснувшимися тутъ. Въ продолженіе часа мы интересовались и разсматривали Оверлэндъ-Сити, какъ будто никогда не видали города. Причиною столь многаго свободнаго времени былъ обмѣнъ кареты на менѣе роскошный экипажъ, называемый «мусорный вагонъ», и перегрузка въ него почты.
Въ скоромъ времени мы свыклись съ нашимъ положеніемъ. Мы подъѣхали въ мелкой, желтой и грязной рѣкѣ, южной Платтѣ, съ низкими берегами, съ разбросанными тамъ и сямъ песчаными мелями и съ крошечными островами; это печальный, жалкій ручей, текущій какъ-то особнякомъ посреди громадной и плоской степи, и только благодаря его берегамъ, на которыхъ въ безпорядкѣ растутъ деревья, онъ не ускользаетъ отъ глазъ. Въ то время говорили: «Платта поднялась», мнѣ интересно было бы видѣть обратное, могло ли что-нибудь быть печальнѣе и грустнѣе! Говорили, что опасно теперь переѣзжать ее въ бродъ, вслѣдствіе сыпучихъ песковъ, могущихъ легко затянуть лошадей, экипажъ и пассажировъ. Но почта не могла ждать, и мы рѣшились попытать. Раза два, однако, какъ разъ на серединѣ этой рѣченки колеса наши погружались въ осѣдающій песокъ такъ глубоко, что мы ужасались при мысли потерпѣть кораблекрушеніе въ этой лужѣ, сидя въ мусорномъ вагонѣ и далеко въ степи, когда всю жизнь боялись и избѣгали моря. Но наконецъ мы благополучно перетащились и поспѣшили по направленію къ западу.
На слѣдующее утро, передъ разсвѣтомъ, въ 550 миляхъ отъ Сентъ-Жозефа, нашъ мусорный вагонъ сломался. Пришлось остановиться часовъ на пять или на шесть; мы этимъ воспользовались: наняли верховыхъ лошадей и приняли приглашеніе одной компаніи отправиться на охоту на буйвола. Благородное развлеченіе; съ какимъ наслажденіемъ скачешь по степи свѣжимъ раннимъ утромъ! Къ стыду нашему, охота кончилась собственно для насъ злополучно и позорно: раненый буйволъ преслѣдовалъ нашего попутчика Бемисъ почти около двухъ миль и онъ наконецъ, бросивъ свою лошадь, полѣзъ на дерево. Онъ упорно молчалъ объ этомъ происшествіи въ продолженіе двадцати четырехъ часовъ, но понемногу сталъ смягчаться и наконецъ сказалъ:
— Ничего смѣшного не было и глупо было со стороны этихъ дураковъ смѣяться надъ этимъ. Сначала я былъ сильно разсерженъ, и непремѣнно бы убилъ этого длиннаго, толстаго увальня, называемаго хэнкъ, если бы не боялся при этомъ искалѣчить шесть иди семь невинныхъ, вы знаете, мой старый «Allen» такъ разрушительно понятливъ. Я бы желалъ, чтобы эти бродяги торчали на деревѣ, они бы, небось, не смѣялись тогда. Была бы у меня хотя лошадь стоящая, но нѣтъ, какъ только она увидала, что буйволъ, заревѣвъ, бѣжитъ на нее, она тотчасъ же встала на дыбы. Сѣдло уже стадо спалзывать, я обнялъ шею лошади, прижался къ ней и началъ молиться. Вдругъ она встала на переднія ноги, поднявъ заднія, и буйволъ, увидя такое зрѣлище, остановился, недоумѣвая, роя землю копытами и издавая страшное мычаніе. Онъ, однако же, опять двинулся на насъ и такъ страшно заревѣлъ, что я испугался его близости, но лошадь моя положительно обезумѣла и какъ бы впала въ столбнякъ; я не солгу, если скажу, что она отъ страха встала на голову и простояла такъ съ четверть минуты, проливая слезы. Она положительно лишилась разсудка и не знала и не понимала, что дѣлала. Буйволъ снова сдѣлалъ на насъ нападеніе, тогда лошадь моя, присѣвъ на всѣ четыре ноги, сдѣлала отчаянный прыжокъ и въ продолженіе десяти минутъ скакала быстро и такъ высоко поднимая ноги, что буйволъ въ нерѣшимости остановился, сталъ чихать, кидать пыль поверхъ спины и при этомъ ревѣть, полагая, вѣроятно, что упускаетъ хорошій завтракъ, въ видѣ тысячной лошади изъ цирка. Сначала я былъ на шеѣ, на лошадиной, конечно, а не на буйволовой, потомъ очутился подъ шеей, потомъ на крупѣ, иногда головой вверхъ, иногда головою внизъ, и я вамъ скажу, что плохо и скверно при такой обстановкѣ сознавать близость смерти. Вскорѣ буйволъ возобновилъ свое нападеніе и (какъ мнѣ показалось, хотя навѣрно, не знаю, потому что не тѣмъ былъ занятъ) стащилъ часть хвоста моего коня; но что-то заставляло мою лошадь упорно искать одиночества, внушало гнаться за нимъ и достичь его. И тогда любопытно было видѣть быстроту этого стараго скелета съ паукообразными ногами, а буйволъ погнался за нимъ; голова внизъ, высунувъ языкъ, хвостъ кверху, рыча и мыча и положительно скашивая все по пути, роя землю рогами, швыряя песокъ вихремъ вверхъ! Клянусь, то была яростная скачка! Я съ сѣдломъ снова очутился на крупѣ лошади, съ уздой въ зубахъ и держась обѣими руками за сѣдло. Сначала мы далеко оставили собакъ за нами, потомъ пролетѣли мимо осла-кролика, настигли кайота и достигали уже дикую козу, какъ вдругъ подпруга лопнула и я былъ выброшенъ на тридцать ярдовъ влѣво, а когда сѣдло спускалось по лошадиному крупу, она лягнула съ такою силою, что оно взлетѣло на четыреста ярдовъ вверхъ на воздухъ; дай Богъ мнѣ умереть сейчасъ же, если это не было такъ. Я упалъ какъ разъ у единственнаго дерева, растущаго на протяженіи девяти смежныхъ участковъ (это каждый могъ видѣть простымъ глазомъ). Въ слѣдующую секунду я ухватился за дерево всѣми ногтями и зубами, потомъ, раскорячившись на главномъ сукѣ, проклиналъ свою участь. Но буйволъ въ моихъ рукахъ, если только не придетъ ему въ голову одна вещь; этого-то я и боялся, и боялся весьма серьезно. Съ одной стороны была надежда, что это ему не придетъ въ голову, а съ другой стороны, наоборотъ, шансовъ было мало. Я уже рѣшилъ, что мнѣ дѣлать, если буйволу придетъ это на умъ. Съ мѣста моего до земли было немного выше сорока футовъ. Я осторожно распуталъ ремень съ моего сѣдла.
