Парижанин ждет друзей, и в одном из них, самом близком и дорогом, и возродится погибший охотник. При этих словах Фрике не мог скрыть своей радости.
— От всего сердца благодарю вас, дорогие друзья, — сказал он. — Ваше предсказание совпадает с моим заветным желанием. Я хорошо понимаю вас, хотя ваша мысль, признаться, мне кажется несколько странной.
Итак, каждый представляет себе рай по-своему. Негр, униженный и несчастный, мечтает после кончины возродиться в белом, который может вволю поесть, попить и поспать.
Существует не одна легенда происхождения этого суеверия. Расскажу о самой популярной, с моей точки зрения. Но для этого надо вернуться ко времени основания колонии.
Едва высадившись на берег, каторжники с конвоем, следовавшим за отрядом коммодора Филиппа, с удвоенной энергией взялись за старое. Кражи и убийства стали для них нормой существования. Самые суровые меры, предпринимаемые англичанами, были бессильны пресечь зло.
Не удовлетворяясь разбоем на суше, бандиты овладели большими судами и стали пиратствовать, хозяйничая в прибрежной полосе шириной в сто морских миль, неся с собой страх и разорение.
Долго так не могло продолжаться. Действия разбойников могли погубить едва зарождавшуюся колонию, и английские власти объявили пиратам беспощадную войну. Почти все они были уничтожены: расстреляны, повешены, брошены в море на съедение акулам. Лишь немногим удалось спастись. Они скрылись в лесах и, чтобы обезопасить себя, приняли вид туземцев; разрисовали тело краской, сделали себе татуировки, стали ходить без одежды, прикрываясь звериными шкурами, в спутницы взяли туземных женщин, называя их женами. Так им удобнее было разбойничать. Они выдавали себя за предков туземцев, внушив аборигенам, что все покойники превращаются в белых, как гусеницы в бабочку.
Обман удался. Доверчивые дикари были уверены, что их черные собратья, созданные Моо-Тоо-Ону, духом добра, после кончины, проходя через могилу, становятся белыми. Смерть меняет не только цвет кожи, но и голос, гортанный и звонкий.
У этих новых белых племен совсем другое оружие. Сверкающие ножи, металлические трубочки, из которых вырывается молния, старых австралийских обычаев они не помнят, дух-шутник, Уа-Уа, замутил им память.
Такой была первая легенда о возрождении туземцев в белых, и каторжники, надо сказать, извлекли из нее для себя немалую пользу. Их почитали, им, как предкам ныне живших отцов и сыновей, отвели самое лучшее место у огня, отдали в жены самых красивых девушек.
Эта легенда, льстившая самолюбию аборигенов, постепенно приобрела необычайную популярность среди большинства туземцев Новой Голландии, даже стала символом веры, и, защищая ее, дикари готовы были принять муки.
Итак, церемония погребения, невольным свидетелем которой оказался Фрике, закончилась. Австралийцы, еще в большей мере кочевники, чем бедуины Сахары и киргизы азиатских степей, снялись с лагеря и собрались в путь. Сборы были недолгими. Мужчины взяли свои самодельные копья и бумеранги, а женщины, сгибаясь под тяжестью мешков с провизией и обливаясь потом, последовали за ними. Хижины были брошены случайным гостям.
Фрике недоумевал: почему вдруг туземцы с такой быстротой свернули лагерь? Но когда он спросил об этом у Ивона, тот пожал плечами и воздел руки к небу, что, видимо, означало: «Откуда мне знать…»
— Нет, — сказал парижанин. — Я так не могу. Мои дела не позволяют мне далеко отлучаться. Я остаюсь. А ты как хочешь. Смотри! — воскликнул вдруг молодой человек, подобрав возле свежевырытой могилы желтый, словно закопченный камешек. — А какой тяжелый! Будто свинец! Может быть, это…
— Золото, — подхватил Кайпун.
— Золото… Это… настоящее золото!
— Золото…
— Знаешь, друг мой, здесь самое меньшее на тысячу франков. Тебе на это наплевать, а мне нет. Сейчас, разумеется, от него столько же проку, сколько, скажем, от партитуры оперы-буфф[266]. Но кто знает, что случится потом? Положу-ка я его в карман. Может, удастся побывать в каком-нибудь цивилизованном заведении, тогда пропустим стаканчик-другой. Похоже, я становлюсь капиталистом. Начало положено. Найти бы килограммов двадцать, и не о чем тогда беспокоиться. Ведь в этой стране главное — деньги. Господину Андре и остальным моим друзьям понадобится много денег.
Негры уже исчезли из виду, нисколько не беспокоясь о Фрике и Кайпуне.
— Пошли, — решительно сказал Ивон.
— Куда?
— Туда… озеро.
— К озеру, охотно. Мы там сможем найти…
— Золото.
— Золото?
— Да… много… очень много…
И жестом, куда более красноречивым, чем слова, Ивон показал, сколько они могут найти драгоценного металла.
— Что-то я не совсем понимаю. Ты хочешь сказать, что знаешь богатую россыпь?
— Нет… не россыпь. Золото… Настоящее золото. Целая пещера.
— Ах, черт! Это совсем другое дело. Ты делаешь большие успехи во французском. Я тобой горжусь. Значит, ты видел куски золота, самородки?
— Да… да… самородки… куски.
— В пещере? И ты знаешь, где она?
— Да… да… — сияя, ответил Ивон. — Для тебя… Все для тебя… Ты хороший.
— Все для меня… Ты хочешь сказать, для нас? Но сначала надо туда попасть. Мы по-братски поделимся, не будем жадничать. Гром и молния! Может быть, это и есть сокровища Бускарена? Вот была бы удача! Убить сразу двух зайцев, переломать кости этому подлецу, нет, лучше схватить его, перевязать, как колбасу, и пусть скажет, где спрятал нашу дорогую крошку, а если заартачится… Если не захочет, клянусь, я буду его поджаривать, пока не заговорит… Вот так! Договорились, Ивон. Пошли, дружище. Только будь начеку. Риск очень большой. Главное — не промахнуться и, если что, тихонько смыться.
Путь был долгим и трудным. Фрике догнал наконец негров. Они шли так быстро, что даже парижанин со своей неуемной энергией был в полном изнеможении, когда Ивон переливчатым свистом скомандовал привал.
Маленький отряд остановился на поляне шириной около двадцати метров, расположенной на склоне горы высотой в пятьсот — шестьсот метров, с тощей растительностью. Эта площадка вдавалась гранитным мысом в озеро, до самой его середины, формой напоминая гигантскую рыбью кость, и, окруженная с трех сторон обрывами, она была доступна лишь с одной стороны, где вилась крутая тропинка, по которой Фрике и его товарищи и взобрались наверх. Беспрерывно поливаемая тропическими дождями, исхлестанная ветром с океана, эта поляна была образована из потоков базальтовых лав с блестящими вкраплениями слюды. Она находилась на открытом месте, на головокружительной высоте, и Фрике сквозь карликовые мимозы и большелистные растения мог созерцать редкой красоты пейзаж.
