Он протянул руку, вновь коснулся моего лица. У меня там что, медом намазано?
— Твоя мать — преступница. Она приговорена к смерти, но бежала от правосудия. Ее вина настолько тяжела, что, по законам Империи, ложится на три поколения. Тебя казнят, Маша Громова, — произнес он ровным голосом, будто… будто сообщил, что мне пришло письмо, — за то, что совершила анора Ийлин Таннис.
Обошел вокруг меня. Осматривал, словно прикидывая, как лучше убить.
— Знаешь, как казнят в тюрьмах рагханов? — чужой палец коснулся моей головы. — Выстрелом в затылок. Тебя поставят на колени и зачитают обвинение. Затем палач нажмет спуск, и ты отправишься к своим богам.
— Что она сделала… такого? — облизнув губы, спросила я.
— Измена, — ответил он. — Она изменила… не только мне, инори! Твоя мать предала Империю. Она — в «Свободных Звездах», которые, моя маленькая инори, запрещены законом. Каждый, кто примкнул к сопротивлению, надлежит уничтожению. Инакомыслие — это зараза, смертельная болезнь, которую мы искореняем, убивая разносчиков. Затем — карантин. Зачистка тех, кто им близок, кто с ними одной крови. Только так можно остановить эпидемию.
И тут… я поняла! Поняла! Картинка сложилась. Мать знала, что мне грозить смерть, поэтому оставила на далекой планете, попросив отца… Если, конечно, он — мой отец! Ладно, допустим, попросила отца, чтобы тот подготовил меня. Она знала, что за мной придут. Кто? Когда? Быть может, меня должно было забрать сопротивление, а подобрал крейсер рагханов с… этими на борту?!
— Но ты можешь остаться в живых, — продолжал Гахри. — Если будешь делать то, что я прикажу.
— Что ты прикажешь?
— Ты будешь работать на меня. Против них. Твоя мать бросила тебя в младенчестве, словно ненужную вещь, но Император будет добр к тебе, если верно послужишь ему. Этим ты сможешь искупить вину своей семьи. И я тоже… буду добр к тебе!
— Вы хотите, чтобы я стала вашим агентом? Шпионом?
— Не только, моя маленькая инори! Ты станешь моей рагхнари, — произнес он, и… я не смогла это перевести.
Кинула на Гахри удивленный взгляд. Поймала в ответ… вовсе не удивленный. Я много раз встречалась с подобными. После них мужчины переходили к действиям. Вернее, начинали распускать руки.
— Сколько тебе лет?
— Я не понимаю в ваших циклидах…
— Возраст по счету твоей планеты?
— Девятнадцать, — сказала ему.
Отец не был уверен, когда я родилась, поэтому мы с бабушкой просто выбрали дату. В середине февраля. Мне так захотелось.
— Тебе почти десять циклов, и скоро ты вступишь в совершеннолетие, маленькая аранка, — произнес Наставник, видимо, пересчитав мои годы на привычную для него систему времяисчисления. — Когда оно придет — то, что до сих пор спало в тебе, спрятанное вашими богами, проснется. Наступит черед взрослым желаниям и страстям. Я стану тем, кто поведет тебя по этому пути. У тебя ведь не было мужчин?
— Не твое дело! — заорала на него, потому что он коснулся шва моего комбинезона. Положил руку на плечо, повел по соединению, начав от воротника у ключицы. Ткань угодливо расходилась, послушная движению его пальца. Это была особенность местной одежды, которую оказалось не только легко надеть, но и так же легко снять. — Руку убери, а то сломаю. Я тебя предупредила!
Послушался. Я торопливо соединяла шов, думая… Если решит взять силой — ему не жить, и плевать, что меня пристрелят! Словно прочитав мысли, Гахри усмехнулся мне в лицо.
— Не было, — удовлетворенно произнес он. — Поэтому ты дашь мне то, что задолжала твоя мать.
Он был прав. Прав! Я… я даже не целовалась ни с кем, потому что мужчины вызывали глухое отторжение, словно я — не женщина вовсе, а биоробот какой‑то, c первичными половыми признаками. Неужели это особенность другой расы, чья кровь текла в моих венах?
— Три циклиды до старта, — напомнил вежливый женский голос.
— У тебя будет время подумать, инори! Ты согласишься или умрешь. Знай, твоей генетической карты крови хватит, чтобы подтвердить родство с Ийлин Таннис. И для того, чтобы суд вынес смертный приговор.
Он замолчал, затем добавил:
— Я заберу тебя с собой на Рагху. В моем доме к тебе будут относиться с уважением, несмотря на то, что ты — аранка. Я даже дождусь твоего совершеннолетия, инори! И вот тогда ты больше не будешь спать одна.
Если он собирался сделать свое предложение более привлекательным — у него не получилось. Наверное, я изменилась в лице, услышав про «спать не одна», потому что он добавил:
— Попробуешь сбежать — казню лично.
Прежде чем уйти, Гахри нажал на углубление в стене, и оттуда выехало раздвижное кресло с двумя ремнями безопасности.
–
Сядь и пристегнись, а то в момент выхода из надпространства тебя размажет по стене. Исполняй!
Забрав охрану, он покинул каюту. Дверь закрылась, и я осталась один на один со своими мыслями. Моя мать жива! Жива! Она вовсе не бросила меня, а прятала от Наставника Гахри, который, кажется, был к ней неравнодушен. Что делать с этим знанием?
Не двигаясь, прислушивалась к нарастающему гулу двигателей, словно крейсер выходил на предел мощности. Вскоре объявили, что до выхода в надпространство осталась одна циклида. Я не собиралась исполнять приказ Гахри и пересаживаться в кресло. Решила, пусть лучше размажет по стене, потому что не думала соглашаться на его предложение.
Я лежала на выдвижной кровати, похожей на мягкую, обитую дерматином полку в поезде, и рассматривала белый потолок со встроенными узкими длинными светильниками. Спиной чувствовала, как нарастает вибрация, пронимает до костей, отзываясь гулким стуком в груди, мешая думать о словах Гахри. Правда, ничего хорошего рагханинне сказал. Радужное будущее меня не ждало, но в своем решении яне сомневалась. Шел бы он со своим предложением… неизвестной звездной тропой!
Поморщилась. От усилившейся вибрации стучали друг о друга не только зубы, но и мысли. До сегодняшнего дня я свято верила, что у любой ситуации есть решение, но сейчас его попросту не было. Сбежать с крейсера не дадут, работать на Гахри я не собиралась. Оставалось убиться о стену при выходе из надпространства. Или при входе, тут уж как получится…
Замечталась на секунду. Вот бы заснуть и проснуться уже дома! И пусть все это мне привиделось: и крейсер с инопланетянами, и бритоголовый Наставник, и длинные коридоры, по которым бегалас оружием в руках. Я бы многое отдала, чтобы очнуться в старой своей спаленке на скрипучей кровати под стеганым одеялом, которое бы накинула на меня заботливая Анна. Оставить окно открытым — ну и пусть холодно! — и дождаться, когда в него по старой памяти запрыгнет Дымок. Либо в общежитии филфака, в своей комнате, которую делила с двумя девочками из потока. Убогое жилище казалось сказочным раем по сравнению с каютой два на два на «Восходе Арана», а Марь Петровна — цербер женского пола с проходной общежития — венцом человеколюбия.
