Оська взял деревянное ведро, побежал за водой, зачерпнул из ключа, и скорее обратно. «Очухается Чимита, может, и поговорит со мной».
Уже с порога заметил пустую постель.
— Ушла ведь, а… Устыдилась… Грудь ей мужик оголил, — с досадой пожаловался он угрюмому чуму.
Оськин чум сразу вроде сморщился, почернел, стал холодным и неуютным.
* * *
Вечером Оська зашел к соседу.
— Бабай, смотри, каким промыслом одарили меня духи — хозяева Баян-Ула.
Старик бережно взял дорогой мех чернобурки, долго качал головой, причмокивая. Нюхал, подносил мех к подслеповатым глазам, прижимал к дряблым щекам.
У очага сидела Чимита и шила рукавицы из мягкой, выделанной, задымленной овечьей шкуры.
«Шкуру-то выдымила, добро, — рукавицы мокра не будут бояться… Мужичьи рукавицы-то, кому же шьешь?.. Эмчи-бабаю? Зачем они ему?»
— Э-э-э, много денег даст купец. Э-э-э, забогатеешь, Оська… Муки купишь, соли, свинцу, пороху… Чай, сахар… На рубаху тоже надо, — пересчитывал старый эмчи, чего надобно охотнику. — Однако, ты, Оська, шибко большой охотник. Тебе добрую бабу надо… Радость в твоем чуме гнездиться будет… Злые духи с тропы уйдут.
— Спасибо, бабай, за пожелание. Где же бабу-то взять?
Старик то ли не расслышал, то ли пропустил мимо ушей.
— Белок-то, поди, куля два наберется… Э-э, тебе надо взять у нас быка… Был бы конь, тот быстрее на ногу. Да ничего, тихий воз на горе будет. Возьми, возьми, сынок, быка.
— Спасибо, бабай, быка, однако, не возьму.
— Пошто?! — тревожно поднял на него старик белесые глаза.
Оська краешком глаза заметил, как Чимита перестала шить.
— Пойду искать Ленина.
— А он кто такой?
— Миколку-царя прогнал, теперь на его скамейке сидит. Антон-то, дружок мой, шибко знает его… Вместе воевали против Миколки. Антоха-то в каменный Миколкин чум стрелял. Окошки разбил, дверь вышиб, зашел в чум и Миколку поборол.
— Зачем тебе Ленин нужен? Он с тобой и баить не будет.
— Будет со мной баить. Антоха сказал, что все идут к Ленину, и он со всеми баит, помогает беднякам. Антоха врать не станет…
— Не знаю, сынок… — старик махнул рукой. — А ты, Оська, чего беднишься-то? Чего еще надо охотнику?
— Хороший сосед у Оськи, богата тайга Баян-Ула, ко нет соболя. Соболь нужен. Без соболя тайга не тайга и охота не охота. Здесь есть добрый эмчи-бабай, заботливая Чимита, но нет соболя.
— А Ленин-то откуда возьмет тебе собольков?
— Ты же сам, эмчи-бабай, сказал, почему, мол, я не принес в поняге живых соболей? Буду просить Ленина, пусть разрешит поймать живых соболей у Малютки-Марикан и выпустить в Баян-Уле… Приплод дадут, уживутся здесь.
— Уживутся, это уж точно. Корма здесь в избытке. Чего соболю не жить!
Чимита отложила шитье, надела шубу и вышла из дома.
«Дает знать, чтоб я уходил», — подумал Оська.
— Ждет теленочка от своей любимицы-коровы, — сообщил старик.
— А-а… Я подумал… Она меня… Значит, молоко свежее пить будем?
— Молочка-то бурхан послал, попьем. Мне радостно, сынок, что Чимита перестала чуждаться тебя. Замечаю, когда ты подолгу пропадаешь на охоте, она начинает беспокоиться. Это хорошо, слава пресветлому бурхану.
В избу вошла Чимита с новорожденным теленком.
— Смотри, бабай, какая у нас девочка! — показала свою ношу и весело рассмеялась.
Оська первый раз услышал ее смех и впервые увидел ее счастливой. Раскрасневшаяся, возбужденная Чимита была очень хороша.
— Э-э, сынок, добрая примета! В пути тебе обязательно улыбнется счастье.
— Спасибо, бабай, я пойду собираться.
— Сиди, баить будем, не спеши.
Чимита взяла новенькие рукавицы и протянула их Оське.
— Возьми, твои-то совсем прохудились, пальцы растеряешь по тайге.
Старый эмчи-бабай одобрительно крякнул.
— Вот-вот, дочка, жалей Оську, он добрый сосед.
У Оськи впервые в жизни приятно зашлось сердце.
Рано утром Оська увязал понягу.
— Выпятилась, как брюхата баба, белок много в нее наклал. А толку-то в том? Лучше б пару добрых собольков положил за пазуху, легче идти и денег больше получишь, — ворчал охотник.
Заглянул к соседу.
— Пришел трубку выкурить перед дорогой. Кто дома есть?
В темном углу раздался кашель, кто-то закопошился.
— Амар сайн, бабай.
— Мэндэ, мэндэ, хубун! Проходи, садись.
Молча закурили.
— Дальний путь-то у тебя?
— Однако, не меньше гусиного перелета.
— Ха, зачем охотнику по грязным дорогам мозолить ноги?..
— Дело есть. Так надо.
Старик тяжело вздохнул, низко опустив седую голову.
Оське стало не по себе.
— Не печалься, бабай, к пантовке вернусь.
— Будем ждать. Да поможет тебе бурхан.
— Спросить хочу, бабай, чо купить вам?
— Э-э, сынок, мне вроде бы уже ничего не надо… Чимиту вон спроси…
— Мне?.. Нет, нет, не покупай… Денег у нас нет, — сказала вошедшая Чимита.
Распрощался скупо. Легко зашагал к ущелью Семи Волков.
«Надо у бабая спросить, почему такое название дали», — подумал Оська. — Наверно, драка была тут. Погиб кто слабее. Волки погибли: воровали скотину у Чимиты. Она их и ухлопала, — вслух сказал Оська и больше не думал о Семи Волках.
Оськиным рукам было непривычно тепло. Даже жарко. Он снял новенькие рукавички — подарок Чимиты — и на ходу разглядывал их.
«Возьми, твои-то совсем прохудились, пальцы растеряешь по тайге», — снова послышался ему ее голос.
При этом воспоминании грубая душа Одинокого Волка сладко наполнилась солнечным жаром. Сердце хотело вырваться напрочь, улететь на легких крыльях. От этого непривычного чувства Оська остановился. Огляделся: то самое место, откуда он не так уж давно хотел пристрелить Чимиту. Он усмехнулся: «Во, как непонятно: то собирался убить, то хоть беги к ней…»
Оська посмотрел на гриву. Там курчавится дымок. А может, и в самом деле вернуться?
Бесшумно подлетела сойка, уселась на ветке ольхи и посмотрела на Оську круглым глазом.
— Слухай, сойка, пошто Оськино сердце горит огнем а?
— Спроси у Чимиты! — рассмеялась сойка и улетела к Духмяной, где на большом лугу паслись овцы и коровы.
— Ладно, оставайтесь… Скоро вернусь, — сказал Оська Духмяной. И пошел вниз по ущелью.
В самом узком месте знакомый завал, где он провел бессонную ночь после выстрела Чимиты. Оське почудилось, что ущелье ощерилось в язвительной улыбке.
— А чо лыбишься-то? Я же не знал, кто стреляет, одёжа-то парнячья на ней, — оправдывается Оська перед угрюмым ущельем, перед Духмяной, которая громко ругает камни, что мешают ее течению. С разбегу пинает их, а те упрямо молчат, не шевелятся. Речка ревет, перепрыгивает через них, скачет с камня на камень, а то и в сторону кинется. «Вжиг! Вжиг! Вжиг!» — стремится вперед и вперед.
