«Проверяют», — думал Роберт, не обижаясь. Единственное, что мучило его, — одиночество. Друзья вроде бы находились рядом. Только что толку, если друзья скрывают от тебя то главное, чему посвятили себя. Вот и получалось, что Роберт хотя и посмеивался над «ненасильственными действиями» Пат как над пустой тратой сил и времени, сам еще палец о палец не ударил, чтобы внести хотя бы крохотную лепту в борьбу с ядерной угрозой. Верно сказал однажды Гарри: осуждать и критиковать империализм легко, а вот бороться с ним не у каждого хватает характера.
Узнав о том, что Роберт собирается к отцу в Рим, Бен предложил ему полететь вместе.
— Только сам я еще не совсем готов, — предупредил он, — тебе придется, Роберт, подождать меня денька два.
— Прилетишь один. Меня ждет отец, — ответил Роберт.
— Это просьба Гарри, — выдвинул Бен как главный аргумент.
И Роберт согласился.
— Чем я тебе могу помочь? — только и спросил он.
— Ты большой мастер на всякие шуточки. Отвлечешь от меня внимание таможенников.
«Отвлечь-то я их, похоже, и отвлек: в саквояж Бена они не заглянули, но взяли парня сразу, как только он отправился по делам», — с горечью думал Роберт, подходя к ресторанчику, где была назначена встреча.
Гарри он увидел у входа. Тот прохаживался по тротуару.
— Ты не очень голоден? — спросил он, пожав Роберту руку.
— Нет. А что?
— Да так… Зал забит какими-то туристами. Давай-ка лучше поговорим в машине.
Белый «лендровер» Гарри стоял неподалеку. Они сели в него и поехали по Грейв-Черч-стрит, связывающей Сити с западными районами большого Лондона.
— Как там у вас все произошло? — спросил наконец Гарри.
Роберт коротко рассказал, добавив, что его чуть не арестовали в аэропорту.
— Очень жаль, что мы потеряли Бена, — вздохнул Гарри угрюмо. — Он все же ветеран нашей организации.
Роберта так и подмывало сказать, что он хоть сейчас готов выполнить любое задание организации, но вместо этого он спросил:
— Почему его взяли?
— Среди нас есть предатель. Мы подозреваем двоих, но никаких доказательств их вины пока нет. Не мог бы ты понаблюдать за одним из них?
Слова Гарри обрадовали Роберта. Это было уже задание, но он ничем не выказал радость.
— Как и где? — только и поинтересовался он, с деланным безразличием глядя перед собой на дорогу.
— Тебе надо будет с месяц пожить в молодежном трудовом лагере. Это не очень далеко от Лондона, в Соунси, и ты сможешь приезжать на уик-энд, думаю. Тем более тебе все равно надо на какое-то время исчезнуть из столицы.
— Что я там буду делать? — с напускным хладнокровием спросил Роберт.
— Ты согласен? — вопросом на вопрос ответил Гарри.
О ветровое стекло ударился какой-то жучок.
— Конечно, — с готовностью ответил Роберт, провожая глазами ползущего по стеклу жучка.
«Уцелел, не разбился!» — с удовлетворением подумал Роберт, а Гарри между тем продолжал инструктаж:
— Ты должен вести себя в лагере как все, ничем не выделяться и ждать человека, которого я тебе покажу. Деньги-то у тебя есть?
— Не густо, — признался Роберт.
Гарри достал бумажник.
— На, возьми. Они могут тебе пригодиться. — Он отсчитал Роберту несколько банкнотов по двадцать фунтов.
Роберту не хотелось одалживаться, но и отказаться от денег он не мог себе позволить.
— Я потом верну, — пообещал он, пряча деньги во внутренний карман куртки.
Джон Гарольд Симмонс был режиссером-кинодокументалистом. Однако даже те, кто хорошо знал его, пожалуй, удивились бы, услышав полное имя. Несмотря на возраст, он так и остался для всех просто Джонни. Друзья приписывали ему следующую фразу: «Я участвовал в шести государственных переворотах, три из которых сумел предотвратить».
Джонни уверял, что ничего подобного не говорил, хотя мог бы сказать с полным основанием, ибо все это было недалеко от истины. В его творческом багаже не имелось ни одной относительно «спокойной» съемки, ни одного ровного, тривиального фильма. Он постоянно искал темы острые, что называется с перчиком, такие, которые волновали бы не только его соотечественников, но и весь мир.
Сегодня Симмонс ехал на базу Гринэм-Коммон. В окне проплывал обычный английский ландшафт: невысокие зеленые холмы, по которым бродили овцы, крутые острые крыши домов, покрытые черепицей; блеснула на солнце речушка с заросшими пыльным кустарником берегами.
Военная база раскинулась на возвышенности, обрамленной серой лентой бетонки. К ней почти вплотную подступала роща. У главных ворот на поляне раскинулся палаточный городок. Его вполне можно было бы принять за обычный туристический лагерь, не будь перед ним трехметрового забора из двух рядов колючей проволоки с нависшим козырьком и пузатой спиралью Бруно посередине. Забор был сплошь увешан фотографиями детей. Симмонс знал из газет, что это дети женщин, которые жили в лагере раньше или живут в нем сейчас, а также тех, кто приезжал в Гринэм-Коммон, чтобы выразить свою солидарность с поселившимися здесь женщинами.
Беззащитные детские лица — серьезные — и улыбающиеся, капризные и озорные, пойманные любительским «Кодаматиком» и объективом профессионального фотографа — заглядывали в глаза каждому, кто приближался к базе, как бы спрашивая: а что будет с нами, если атомная война все-таки разразится?
Симмонсу вспомнилось интервью, которое он записал на пленку минувшей весной в Гамбурге. Одна из участниц «Марша мира» сказала: «У меня двое детей. Моя прямая обязанность — беречь их от насморка и простуды, следить, чтобы с ними ничего не случилось дома, чтобы они не попали под колеса машины на улице. Но почему же никто не хочет понять, что, как мать, я несу не меньшую ответственность и за то, чтобы уберечь их от угрозы ядерного уничтожения?»
«Быть может, где-то здесь и фотографии ее малышей?» — подумалось Симмонсу. Женщина говорила, что собирается летом посетить лагерь в Гринэм-Коммон. Он решил разыскать в архиве интервью с ней, затем еще раз окинул взглядом скрывающуюся за изгибом забора галерею детских лиц и направился к лагерю.
Как и к «бобби», к журналистам в Гринэм-Коммон привыкли и не обращали на них внимания. Вокруг походного примуса, на котором тихонько посвистывал ярко-оранжевый чайник, расположились женщины в годах. Они по-домашнему пили чай с молоком. Около соседней палатки молоденькая девушка пришивала к куртке эмблему лагеря — черной крылатой ракете преградили путь скрещенные руки. Ее подруга, сидя на корточках, красной краской выводила буквы на длинной матерчатой полосе транспаранта, подложив под нее лист фанеры.
