– Пора бы нам с Марго и назад отправляться, – озабоченно взглянул он на часы, – иначе до деревни только затемно доберусь.
Светового времени оставалось чуть более четырёх часов и действительно следовало поторапливаться. Кроме того, было совершенно необходимо успеть провести второй сеанс связи, (первый он провёл, когда подъехал утром к бывшей вырубке) и доложить о достигнутых результатах. Впрочем, этим он рассчитывал заняться уже на обратном пути, совместив приятное с полезным. Поймав мирно пасущуюся кобылу, он проверил сохранность укладок и уже знакомым путём порысил в направлении Глубокого.
* * *
Поздним вечером, починив и наточив ржавым напильником обе имеющиеся в хозяйстве старика лопаты, Илья принялся собирать у дверей всё, что он решил увезти с собой на пробные раскопки.
– Куда это ты собираешься? – совершенно буднично поинтересовался у него хозяин, присевший у стола для починки старых валенок. Надолго ли едешь-то?
– Да нет, – отозвался Илья, укладывающий консервные банки в боковые отделения рюкзака, – дня на два…, думаю, не больше.
– Смотри, – явно осуждающе покачал головой старик, – не в добрый час собираешься в путь. Чувствую, погода скоро испортится.
– Никак старые кости ноют?
– Зря смеёшься, – недовольно нахмурился тот. Вот доживёшь до моих лет, да поймёшь, как это бывает.
– Не обижайтесь, Тимофей Матвеевич, – извинился Илья, понявший, что сморозил глупость, – совсем не хотел вас обидеть. Просто сам не уверен, что доживу до ваших лет и столь надёжный способ предсказания погоды так и останется мною неизведан.
Хозяин искоса взглянул на него поверх сползших на кончик носа очков.
– Что это ты так… о грустном? Чай молодой ещё…
Договорить он не успел. Дверь в избу с грохотом распахнулась и в комнату влетела запыхавшаяся Настя.
– Ой, – звонко защёбетала она, повернувшись лицом к Хромову, – какая же ваша Маргарита смешная! Я ей дала две морковки, и она их съела прямо у меня из рук. И губы у неё такие тёплые!
– Ты, егоза, ей сена-то принесла? – еле смог вставить дед.
– Конечно, – всплеснула та руками, – целых две охапки положила. Она его так ест! Аж с хрустом. Пойду, ещё водички ей налью.
– Бедные дети, – вздохнул Тимофей Матвеевич, после того как она выбежала в сени, – живут вроде и в деревне, а на живую лошадь глядят как на зверя заморского. Всё машины, железо, провода, ничего живого, достойного нормального человека. Добром это не кончится, нет…
– Это всё философия, – отозвался поглощённый своими проблемами Хромов, – а в нашей жизни философствовать особо некогда. Только успевай крутиться.
– Ага, – язвительно буркнул старик, – крутиться. Вот так и всю жизнь нами крутят некоторые. То один вождь вертит, то другой. А мы как бараны слепые тычемся за ними, то в одну сторону, то в другую. Потычемся, потычемся, а там глядишь и на покой пора. Сидишь тут, бывалыча, на завалинке и удивляешься про себя, как же по-дурацки устроена жизнь наша человеческая. Каждый миг за тобой глядят, каждое мгновение контролируют. В детстве родители смотрят, чтобы не убежал куда. Стал чуть постарше – начальники всех мастей и рангов за тобой глядят. А за первыми начальникам вторые начальники присматривают, и нет этому конца и края. В Америке той же, – не совсем логично перескочил он с темы на тему, – вот всё кряхтят за какую-то свободу. Дуралеи! Какая может быть свобода в этом мире, где все с рождения до смерти живут со связанными руками.
– Да, совершенно верно, – поддакнул Илья, в душе мечтающий поскорее покончить со сборами и улечься в постель. Жизнь наша странна и загадочна. Но, упаси Господь, если кто-нибудь, когда-нибудь всё объяснит. Тогда и вовсе станет тошно жить, поскольку всем всё будет ясно, а поэтому и неинтересно. И кстати, к слову сказать, вот я вас давно хотел спросить, – постарался он сменить тему неприятного для него разговора, – почему же всё-таки ваши, я имею в виду деревенские жители, от меня так шарахались, когда я первый раз здесь появился?
Старик оставил своё занятие и будто бы в нерешительности пожевал губами.
– Да здесь, в этих местах, вообще много странного. Мы-то в этих краях нездешние, только после войны сюда переселились. А здесь ведь некоторые живут у-уй как долго, почитай с испокон веков. Взять Гусиных, например, или Дорошиных. О-о, те здесь чуть ли не со времён Ивана Грозного обитают. Что их здесь держит, не знаю, но представляешь себе, их старшие дети и внуки тоже обязательно остаются здесь, вот что странно. Да, а что касаемо твоего вопроса, то тут, видишь ли, существует в округе такая байка, навроде как легенда. Говорят, что…, – старик потянулся за куревом, – я сам слышал легенду ту, от Глашки Форевой. По ней и выходит, что живём мы на некоем таинственном месте и жильё человеческое будет стоять на нём до той поры, пока не придёт сюда человек… один… мужчина как бы.
Тимофей Матвеевич поправил очки и искоса посмотрел на Илью и на распев, будто церковный певчий продекламировал: – Придёт он ранним утром на Петров день. От Феты будет происходить, а на челе его будет знак вырезан в виде креста сломанного, – негромко покашливая продекламировал он. И ежели на тебя Илья, к примеру, посмотреть повнимательнее, то ты и будешь истинно как тот пророческий человек. Ты ведь явился сюда шестого сентября?
Илья согласно кивнул, ещё не совсем понимая, к чему клонит его собеседник.
– Вот видишь, ты к нам пожаловал аккурат на утро Петрова дня, Святителя и всея Руси чудотворца! И от «Феты» происходишь! И это тоже верно указано. Ибо буква эта сейчас звучит как «Ф», ведь отец то твой Фёдором звался! Ага! Чуешь?
Старик осторожно поставил валенок на пол, поднялся и, подхватив Илья под локоть, повёл его к старому потемневшему от времени зеркалу.
– Будет этот человек лицом бел, а волосом чёрен, – уверенным голосом продолжал своё повествование Тимофей Матвеевич, – отмечен крестом кровавым и на груди его будет висеть палица железна, хоть и огненная, но бесполезная. Да, да, милок, так и сказано было. И ежели на лоб твой, к примеру, поглядеть, то ничего кроме как креста огненного на нём и не увидишь.
– Ну и что такого, – досадливо отмахнулся Хромов, – да мало ли бывает в жизни совпадений? Я, что, поджог здесь что-то, или сломал? А лицо разбил, когда неудачно упал в недавней экспедиции. Даже и не помню, как это случилось-то со мной.
– Ох-хо-хо, да не в том дело, сыночек, – покачал головой Тимофей Ильич, – ох, не в том. Я ещё не рассказал тебе всего. Сам по себе этот человек действительно ничего страшного не сделает, но будет он как вестник смерти лютой и разрушения всеобщего, которое и последует на третий день после его ухода из Глубокого. А уйдёт он только после того, как появится у него конь красный и проживёт он в деревне нашей столько сколько Господь Бог Землю создавал. Так ведь оно и выходит! Завтра же двенадцатое… почти неделя, как ты у меня поселился, а кобыла пришлая у тебя как есть рыжей масти. И к тому же именно в указанный день ты и собрался уходить…
– Так ведь я всего на пару дней отлучаюсь, – неуверенно пробормотал Илья, – по работе надо…
– Не знаю, кто даёт тебе работу эту, но патроны к ружью тебе точно, выдали совершенно негодные. И, следовательно, винтовочка твоя и в самом деле, бесполезная будет, – не унимался Тимофей Матвеевич, – в возбуждении размахивая руками.
– Как так, – воскликнул выведенный из себя Илья, – не может этого быть! Да это мы прямо сейчас и проверим! Сейчас все ваши суеверия опровергнем разом.
Он бойко шагнул к стене, где на гвоздике висел его карабин и решительно передёрнул затвор. Но, не решаясь стрелять прямо в доме, двинулся к выходу. Но хозяин остановил его у самых дверей.
– Да что уж там, – подзадорил его Тимофей Матвеевич, – пали прямо здесь. Не гоже шуметь на улице, ночь уже. Да и то сказать, все и так будто на иголках сидят.
– Неудобно как-то, – отрицательно закрутил головой Илья, – как это стрелять в комнате, а вдруг рикошет произойдёт, или ещё что?
