class="p1">Нужно просто сделать дело, не обращая внимания на кривоватую, немного играющую под твоими ногами доску-пятёрку и метры жуткой пустоты до такой внезапно далёкой и опасной земли, не давая совершенно обоснованной боязни разыграться, и преодолеть себя.
Как-то раз я полез под самую крышу ремонтного ангара вместе с двумя тросовых дел мастерами, чтобы показать им целую заросль лопнувших жилок на расправленном каркасе, раз есть такая возможность, потому что потом, в свёрнутом состоянии, их просто не найдёшь. Было их двое, старый да молодой, и ни разу они раньше на высоту не лазили, не было у них такой необходимости, но вот сумели мы их уговорить.
Старый на высоте покраснел, разозлился, облаял меня матом, скрывая свой страх, и принялся ловко лазить под куполом нашего передвижного цирка, тыкая меня мордой в некоторые места, мол, следить же надо за тросами, ухаживать! И до того раздухарился, увлёкшись работой и собственной крутостью, что на бетонный пол спрыгнул уже как лихой горный козёл, громко крякнув на весь ангар, и принялся, не в силах убрать шальную улыбку с лица, задирать окружающих, чтобы поделиться с ними своей психованной радостью. Окружающие же, бывалые ребята-монтажники, нимало не обиделись на его громкую матерную оценку качества своей работы, потому что приняли его, как своего.
А вот молодого нам пришлось снимать уже с третьего яруса лесов, где он тихо стоял, зажмурив глаза и вцепившись в растяжки-укосины, как в родных. Мы осторожно расцепляли его с силой, до белизны, скрюченные пальцы, переставляли ему ноги, причём смеяться над ним и не думали — всякое бывает.
Но, хоть всякое и бывает, в разведку я бы пошёл только со стариканом, даром что он был редкой сволочью в обычной жизни, а не с молодым, очень хорошим и умным человеком, потому что именно старый сумел перебороть себя, и выехать на собственной злобе.
Вот и сейчас я шёл замыкающим в нашем отряде, разозлившись, ожесточив себя до предела и выбросив из головы все мысли о километрах уже трясущейся породы над головой, о неиллюзорной опасности обвала, о замкнутом пространстве, о болезни клаустрофобии, о нехватке воздуха и температуре, как в хорошей бане. Пожалеть прямо сейчас меня было некому, так что вперёд. Мы шли по жутко странному полу, в обычных условиях я бы и близко к нему не подошёл, потому что есть много более простых способов спятить.
Вместо оплавленного камня под ногами находилась прозрачная плоскость силового щита, вот как у нас на дирижабле, то есть магия в чистом виде, а под ней, упираясь в неё изо всех сил и пытаясь прорваться наружу, бесновалась раскалённая лава. Она бурлила фонтанами и пузырями под диким давлением, то темнея, то вспыхивая ярким, злым огнём — если обо всём этом думать, с ума сойдёшь.
Прямой жар сквозь заклинание силового щита не прорывался, слава богу, но мне хватало и теплового излучения. Любой, побывавший на сталеплавильном заводе, знает, что первым делом от такого излучения нагревается металл на одежде и выступающие части тела, плохо омываемые кровью — нос, уши, пальцы рук и то самое, сокровенное для всех мужиков. Вон, и Арчи как-то прервался в своём победном беге, пошёл скособочившись, удивлённо при этом на меня оглянувшись. Он было заёрзал, не желая при Лете хватать себя за разные места, ограничившись носом и ушами, но быстро спохватился и защитил себя хитрым заклинанием.
Я успокаивающе ему кивнул, мол, бывает такое, ничего страшного, и повторил за ним его трюк.
Лета же наоборот, расцвела, платье её теперь и в самом деле горело спокойным пламенем, чёрные волосы распушились в огненном ореоле, и вообще она как-то резко прибавила в мощи и красоте. Если уж они все здесь такие, то силён Даэрон стал, очень силён. Надо это учитывать и случае чего бить сразу, без предупреждения, времена разговоров прошли, и пусть Арчи не обижается. Разговаривать с друзьями надо вовремя.
Но вообще в этом странном месте я как-то немного, против своей воли, поумерил самомнение. С Миром, конечно, не каждый поговорить может, но и держаться на равных против всех саламандр, окрылённых близостью родной стихии, тоже не каждому дано. Одна надежда, что патовая ситуация у них сейчас, и что мы можем стать той самой соломинкой из сказки, переломившей верблюду хребет.
— Вот здесь всё и начинается, — Лета встала почти в центре этой подземной пещеры, у странного магического узла из силового щита. — Для всех, и для Даэрона вашего тоже.
Мы стояли ровно посередине точки выхода гигантского восходящего потока лавы на поверхность. Прозрачный силовой щит пола ощутимо пружинил под ногами, его просто распирало жутким давлением глубин, но держался крепко, не думая уступать. Держался прежде всего потому, что кто-то умный и предусмотрительный давным-давно заякорил щит под все окрестные горы и, чтобы сковырнуть его, нужно было преодолеть их чудовищный вес. Да и по магической части всё было учтено, питалось заклинание странной магией этим мест, и только крепчало от увеличения давления.
Я в полном ступоре рассматривал разбегающиеся во все стороны под нами быстрые потоки жидкого камня, бурлящего как кипяток в огромном чайнике, но страха не было. Да и не было смысла бояться, ведь в случае чего даже мама сказать не успеешь, бояться будем потом, когда и если выберемся отсюда.
И ещё, впервые в жизни я почувствовал себя песчинкой, разум просто отказывался осознавать масштабы. Бьющий, наверное, прямо от центра земли огненный поток, его несравнимая ни с чем по силе и странности магия, дрожащие горы над головами, саламандра рядом и мы посередине. Господи Единый, да чем мы им помочь-то можем?
— Нравится? — неожиданно спросила меня Лета, потому что Арчи всё это не занимало, до того он настроил себя на действие и бой.
— Очень, — не покривив душой, ответил я. — Есть в огне настоящая красота. На плавильном заводе, где крылатый металл делают, я тоже часа на два залип — в изложницы смотрел. Такое там было, знаешь, прозрачное алое серебро — глаз не оторвать. Алюминий когда разливают — он почти прозрачный делается, алый и серебряный одновременно, не передать словами. И красок таких нет.
— Я знаю, — улыбнулась Лета, очень довольная тем, что хоть меня пробрали до дна души красоты этих мест. — Кому и знать, как не мне. А вот Даэрону вашему, мягко говоря, не понравилось. Трясся, глаза закрывал, ненавидел огонь и нас, но шёл.
— Он не мой, —
