И еще одну пулю вдогонку. Пусть попытается… Словить животом…
Ты смотри?
Словил.
* * *
Наблюдаю за своими действиями, как бы со стороны. Совесть врача, бездумно отдавшего в чужие руки клятву Гиппократа бурлит и возмущается. А после последнего выстрела, моя бедная душа, кровью облилась и возрыдала от негодования.
Это ж сколько убитого народа совершенно зряшно лежит? По вздорному поводу раскинулось, разбросалось по земле. Погибли и умерли совершенно бездумно и безнадежно. Для науки, вместо ее поступательного развития и прогресса, мы имеем большую дулю и кукиш, с куском дерьма на конце.
Простецкие, грубоватые утверждения, но они необходимы только для того, чтобы подчеркнуть безграничную меру моего отчаяния и горя.
Нет. Так нельзя. Будущее мне этого не простит. Следует решиться… Пора уже что-то делать.
Да, что будущее? Мои коллеги, специалисты госпитально-полевой хирурги, мне этого никогда не простят.
Ружьишко я свое схоронил в теньке. Забросил сумку свою полевую с красным крестом на спину и пополз к подстреленному мною арабу. Хотелось поприсутствовать при торжественном отправлении его души прямо к Аллаху? Нет.
Своим, чтобы они меня не подстрелили посчитав предателем и дезертиром, я крикнул, что пополз брать врага в плен. Живого или мертвого.
Добрался я до него. И… Слов нет моим восторгам. Ох и живучие создания, эти сыновья пустыни.
Оттащил его в воронку. Достал перевязочные материалы и медикаментозные средства и стал его раны обрабатывать, да перевязывать, под прицельным перекрестным огнем. Пробил ему видать крупный венозный сосуд. Черная кровь вытекает черными пузырями… Вот и каламбурчик родился. Как мог затампировал рану, провел т.с. тампонаду, ввел туда пару гигиенических салфеток…
И вдруг меня, только я руки убрал, подбросило над землей на несколько метров… В полете я оглянулся на то место, где держали оборону мои товарищи по оружию… Столб дыма, земли и… Не зря они нас, как тараканов гнали, именно в этот глиняный мешок… на эти позиции.
Сейчас стало яснее ясного, там заранее все было заминировано.
Когда враги-арабы увидели, что нас отчаянных парней, им в плен не взять, они и рванули…
Мои поздравления коварному арабскому народу, в очередной раз обдуривших доверчивых и добродушных, деревенских увальней из Иностранного легиона.
Камни, комья, палки сверху летят. Несут грязь и инфекцию тяжелораненому. А я старался, перевязывал. Пришлось мне, чтобы не было мучительно больно за бесполезно-выполненную работу, накрыть араба своей хилой, врачебно-санитарной спиной. Падающим, неизвестно откуда взявшимся булыганом, мне и врезало точно по кумполу, что бы не был таким человеколюбивым и милосердным. Пришлось кратковременно отключиться.
Пришел в себя, оглянулся, а враги со всех сторон окружают. Там где недавно пряталась группа наемников-легионеров, только огромная воронка и дым. Всех наших поубивало взрывчатыми материалами. Меня, братья по разуму окружили, из автоматов целятся, слова незнакомые кричат. А гранаты и другую амуницию я достал из карманов когда готовился к бою. Ни себя, ни обутого араба подорвать нечем. Придется сдаваться в плен.
* * *
— Раненному, тяжелораненому помогите, хлопцы не толпитесь, дайте ему воздуха.
Громко стал кричать я, указывая на лежащего без сознания паренька и расталкивая галдящих арабов.
Рисковал? Конечно. Но выхода другого не было, пришлось идти ва-банк.
Обыскали конечно. Оружия не нашли и ладно.
Пока еще не убили. Бережно, с моей помощью и непосредственным участием, стали укладывать раненного на носилки. Уложив, с криком, шумом и воем, побежали куда-то за разрушенные постройки. Там стояло несколько автомобилей. Меня, босоногое воинство, прихватило в качестве трофея с собой, а чтобы бежал шибче, подгоняли прикладами и палками.
Я им кричу, что я доктор.
Не понимают.
Опять кричу, я — врач.
Не понимают.
Ну и рожи у них. Звери, а не воины Аллаха.
Подбежали к автомобилям, а там под колесами, со связанными за спиной руками, уже пару наших контуженных и отброшенных взрывом, сидит. Головами трясут, пытаются от контузии избавиться.
Спорить стали воины. Что делать со мной, да с раненными? Я грешным делом подумал, что отведут сейчас рабов божьих подальше в пески и шлепнут там без приговора шариатского суда. Хотя, почему шлепнут? Кто им мешал это сделать там, на месте боя или прямо здесь?
Суета, спешка. Арабы еще не отошли от горячки боя, щелкают затворами, в мою сторону поворачивают автоматы. Начинают грузить раненого и своих убитых. Я на ломаном английском, показывая на раненного говорю, что он может не выдержать дороги и умереть. Намекаю, что без меня, знающего, что почем, ему наступит полный «кердык».
Их главный. Пожилой, с испещренными морщинами лицом, поднял голову от того паренька на носилках, и говорит с долгими паузами:
— Save him if you can[3]
Я, услышав знакомые английские слова, слегка удивился, хотя вида не показал. Переспросил на всякий случай: «Сын?». Он утвердительно кивнул головой. А я еще тогда подумал грешным делом: «Интересно, от какой по счету жены сыночек?». Вслух, учитывая окружающую обстановку, уточнять не решился.
А вот как это сообразуется с каноническими нормами их религии? Принимать помощь от неверного, которого убить — доблесть, а униженно просить его об одолжении? Со слезами на глазах, умоляюще смотреть на него, как бы пытаясь понять, что эта «собака» сможет сделать? Это уже не доблесть, а полный крах идеи.
Видно старый мусульманин прочел в моих глазах и интерес и сомнение. Для того, чтобы у меня не было никаких сомнений он сперва показал на висящий у него на поясе пистолет, а потом показал деньги.
Может и неправильно, но я попытался расшифровать эту головоломку следующим образом:
«Если, что не так, то из этого оружия тебя, грязную собаку, собственной рукой шлепну. А если все будет нормально, то еще и денег дам».
Я достал шприцы сделал несколько уколов. Попутно объяснив грозному старикану, что «сыночка вашего, тяжело раненного подлой легионерской пулей следует срочно прооперировать».
Он достал телефон. Набрал хорошо известный ему номер и туда что-то волнительное сказал. Говорил быстро, я и не разобрал о чем, просто не понял ни одного слова.
