— Куда теперь поедем? — спросил Кялундзига.
— Заедем на место заготовки… На протоку Долгую. А потом к Боборыкину, на склад.
На лесной склад приехали уже в сумерках. Их поджидал Голованов; он сидел на берегу возле удэгейского бата, на котором отвезли Гээнту, курил.
— Успели застать врачей? — спросил его Коньков.
— Застали.
— Что ж врачи сказали?
— Говорят, разрыв сердца. Перетрудился. Оно, конечно… На шесте вверх по реке дойти туда не шутка. К тому ж он был выпивши. Вот оно и не выдержало, сердце-то.
— Вот что, мужики, — сказал Коньков, беря под руки Голованова и Кялундзигу. — Положа руку на сердце скажите мне откровенно: сколько надо заплатить, чтобы снять плоты, то есть разобрать их и перегнать через перекаты?
— Осыпь ты всех золотом — и то не успеют перетащить до морозов, — ответил Голованов.
— А ты что скажешь, Соза Семенович? Ведь району позарез нужен этот лес. В степи живут люди. Вы понимаете?
— А почему нет? Конечное дело… Но помочь может только Сангия Мама, — усмехнулся, — если пошлет много хороших дождей. Но я, понимаешь, не Сангия Мама. Помочь не могу.
— Жаль, очень жаль, — сказал Коньков.
Из уцелевшей дощатой конторки вышел к ним Боборыкин. Он опять держался с достоинством, — в тех же хромовых сапожках, при галстуке, и щеки сияют, будто луком натерты.
— Слыхали, капитан? Умер Гээнта, своей смертью умер, — Боборыкин шумно вздыхал, с сожалением качал головой. — Жаль старика! Такой был добрый, безропотный человек.
— Ага, пожалел волк кобылу, — ответил Коньков.
— Я вас не понимаю, — брови Боборыкина поползли на шишковатый лоб.
— Пойдемте в контору, я вам растолкую, — и, обернувшись к Кялундзиге, сказал: — А вы ступайте домой. Не ждите меня.
— Ночевать приходи! — сказал Кялундзига.
— Приду, обязательно, — и опять Боборыкину, повелительно указывая на конторку: — Прошу!
В дощатой конторке, похожей на ящик, поставленный на торец, был маленький столик, железный сейф с документами и две табуретки. Они сели за столик на табуретки, нос к носу.
— Ну так в чем вы меня обвиняете, капитан? — спросил Боборыкин с терпеливой готовностью выслушать все что угодно.
— Вы были пособником смерти человека.
— Какого человека? Того самого? — кивнул он в сторону реки.
— Да. Вашего сторожа.
— Но вам же сказал Голованов: Гээнта умер естественной смертью. Так решили доктора. Экспертиза! — с горьким укором растолковывал Боборыкин.
— Вы с ним пили?
— Выпивал. Ну так что? Водка же не яд.
— А кто ему давал эту смесь? Вы? — Коньков вынул трубочку Гээнты. — Это что?
— И что? На той хреновине тоже остались отпечатки моих пальцев? — горько усмехнулся Боборыкин.
— Мы докажем это иным путем. Это ваш наркотик.
— Нет, не мой. И ничего вы не докажете: Гээнта мертв.
— Ну, это мы еще посмотрим!
— А чего смотреть? Дело кончено.
— Скажите, какой проворный! Думаете, все концы упрятали в воду?
— Не надо сердиться, капитан. Мне прятать нечего. Я весь тут. Что вас интересует — все выложу начистоту.
— Какой вы старательный и чистосердечный, — криво усмехнулся Коньков.
— Опять сердитесь. Значит, вы не правы, капитан. А я вот спокоен, значит, прав. Ну, что вам дался этот Гээнта? Умер старик, смерть подошла, вот и умер. И не надо клепать мне дело. Ведь не за этим вы сюда приехали.
— И вы знаете, зачем я приехал?
— Знаю или догадываюсь… Не все ли равно. А приехали вы затем, чтобы найти виноватого — кто посадил плоты и оставил без леса целый район?
— Кто же?
— Известно. Иван Чубатов, наш «лесной король».
— И за что избили его — тоже вам известно? И кто?
— Конечно. Избили его рабочие. За то, что он их оставил фактически без зарплаты.
— И сколько вы продали ему леса и по какой цене? Это вы тоже скажете?
Боборыкин огорчительно развел руками:
— Этого я вам не скажу, капитан.
— Ну что ж, другие скажут.
— Капитан, вы же опытный человек. Неужели я похож на мелкого жулика, который днем, со своего лесного склада будет отпускать лес налево?
— Мудер, мудер. Но смотрите, не перемудрите.
— Капитан, я простой советский труженик. Единственно, что мог бы я недоглядеть, это либо излишки на складе, либо недостачу. Такое бывает. Но склад сгорел. Теперь все, что есть в бумагах, — он прихлопнул лежавшую на столе папку ладонью, — то и было на самом деле. Но я человек откровенный — все, что вас интересует, расскажу.
— Почему Чубатов запоздал со сплавом?
— По причине собственной алчности. В июле еще держалась в реке хорошая вода. Лес был у них заготовлен, тысяча с небольшим кубов. Ребята торопили его со сплавом. Но на него жадность напала. Мало тысячи — две пригоним!
— С чего бы это охватила его такая азартность?
— А-а? Видите ли, капитан, была при нем одна особа, которую он грозился озолотить.
— Дарья? Ваша бывшая жена?
— И это вы знаете, — утвердительным наклоном головы он как бы упреждал очередные вопросы на эту тему. — Хорошо с вами беседовать, капитан. Не надо отвлекаться на пустяки. Итак, о деле. К примеру, пригони бригада тысячу двести кубов леса — каждый получает тысячи по две рублей на руки. А если две тысячи кубов? Тут оборот другой, особенно для бригадира: во-первых, двадцать пять процентов премиальных, да столько же за бригадирство, да плюс к тому сплав, себестоимость… Ну, Чубатов рассчитывал заработать тысячи четыре чистыми. Вот он и договорился с работниками запани: пригнали они кран и пошли ворочать — почти месяц таскали топляк. Плоты связали тяжелые, а тут еще вода спала. Они и остались на мели.
— А вы в этой ловле не участвовали?
— Мне-то она зачем? Я не охотник до больших денег. А деньги он кидал большие. Платил всем направо и налево, угощал, поил… Широкая натура! Все, мол, время спишет. Победителей не судят. Вот что он теперь скажет? Каким голосом теперь он запоет? Кто ему спишет такие деньги на топляк? А там еще тросы, канаты, сбруя, лошади! Он одних саней да подсанок у Голованова взял, поди, на полтыщи рублей. И все под голую расписку. Кому нужны теперь эти расписки? Подай накладные. А где их взять? Ох, не завидую я Ивану Чубатову. Не завидую…
Чубатов выписался из больницы на третий день здоровым и веселым, как сам про себя любил говорить. Кровоподтеки на скулах и щеках теперь сходили за бурые пятна неровного загара; волосы вились и путались на ветру, кожаная курточка туго обтягивала плечи, ноги сами бегут. Держи, а то расшибуся!
