— Вы ошибаетесь.
— Может быть.
— Я — немка. Разве я этого не говорила вам?
Женщина ничего не ответила, еще раз взглянула на девушку и пошла выносить воду.
Андрей получил разрешение открыть магазин и часовую мастерскую. Это стоило ему не очень большого труда, но больших денег. В немецкой комендатуре он представился не только как часовой мастер, но и как крупный коммерсант, скупающий и продающий редкие часы и ценности. Чтобы подтвердить это, он не жалел денег на угощение немецких офицеров и на подарки работникам комендатуры, только просил их на польском языке, чтобы они, в случае надобности, несли продавать часы только ему, а он всегда будет давать хорошую цену, что не откажется он и от золотых вещей.
В ларек, что был пристроен около ворот дома, пришли мастера, сделали полки, прилавок с витриной, за прилавком напротив окна — верстак, все покрасили, покрыли лаком. Над ларьком появилась вывеска: “Продажа, покупка и ремонт часов”, написанная по-польски, по-немецки и по-украински, с изображением большого циферблата. С утра до вечера часовой мастер работал, склонившись над верстаком.
В один из дней мимо окна легкой походкой прошла девушка. Сердце Андрея как будто на мгновение приостановилось. Он сразу узнал — это Таня. Все это время он много думал о судьбе Тани: то представлял, как она благополучно прошла в город и уже работает у немцев; то воображение рисовало страшную картину: Таня спустилась на парашюте — и ее схватили гитлеровцы, начали допрашивать, пытать. Он успокаивал себя, говорил, что ничего подобного случиться не может, просто у девушки нет подходящего случая, чтобы прийти к нему, но через некоторое время волнение вновь охватывало его. И вот, наконец, она появилась…
Таня была ему сейчас очень необходима, без нее он не мог наладить свою работу так, как думал. А сделать надо было очень многое.
Красная Армия в эти дни вела тяжелые, но победоносные бои на всех фронтах от Смоленска до Азовского моря.
После провала летнего наступления сорок третьего года гитлеровская пропаганда заговорила об “эластичной” обороне, о “неприступности Днепровского вала”. В сентябре советские войска с боями вышли к Днепру. На семисоткилометровом участке — от устья реки Сож до Запорожья — началось форсирование Днепра.
Это было великое сражение за водные преграды. Андрей стремился как можно скорее включиться в работу, почувствовать себя участником этого сражения…
Таня открыла дверь, вошла в мастерскую, быстрым взглядом осмотрела “заведение” Андрея: направо был стол с пепельницей и два стула для посетителей, налево — прилавок с витриной, за прилавком, перед окном, боком к Тане сидел Андрей с лупой в глазу. К левой руке его была пристегнута изобретенная им самим “механическая кисть”, как он назвал ее. На этой кисти вместо пальцев были крохотные тисочки, другие побольше, разные зажимчики с винтиками — любую небольшую вещь он мог держать при помощи этой кисти еще крепче, чем настоящей рукой. Таня задержала взгляд на Андрее: он был все такой же, может быть, только лицо его чуть осунулось.
Поодаль от Андрея в магазине стоял, облокотившись на прилавок, высокий мужчина. Он курил сигару и внимательно рассматривал Таню с ног до головы. Девушка немного сощуренными глазами презрительно глянула на него и отвернулась. Привычным движением она поправила прическу.
— Мне нужно часового мастера, — сказала Таня, положив на стекло прилавка руки, обтянутые тонкими дымчатыми перчатками с расстегнутыми кнопками. В руках она держала такую же дымчатую сумочку.
Андрей не спеша повернулся и, не вынимая, лупы из левого глаза, спокойно, как очередного посетителя, спросил:
— Что вам угодно?
— Я хотела бы отдать часы в ремонт.
И она стала снимать с руки свои часики.
— Одну минуточку. Подождите, пожалуйста, сейчас отпущу пана и посмотрим ваши часы. — Он снова склонил голову над верстаком.
Таня следила за каждым движением его правой руки, всматриваясь в его лицо, и ей хотелось сжать в своих руках голову этого самого близкого ей тут, в немецком тылу, человека, погладить волосы, прижаться к ним щекой. Как рада, что с ним ничего не случилось.
Андрей щелкнул крышкой часов, приложил их к уху, наклонил голову вправо, потом влево — прислушался.
— Ну вот. Извольте, теперь пойдут. Если закапризничают, прошу заходить, еще посмотрим.
— Сколько с меня следует?
— Пять марок или пятьдесят рублей. Деньги одинаковые.
Мужчина достал бумажник, бросил на стекло прилавка марки, положил бумажник в карман, еще раз осмотрел Таню снизу вверх и вышел из магазина.
Андрей покосился на окно, вынул лупу — с лица его мгновенно слетело выражение безразличия. Глаза Андрея засветились радостью. Он протянул руки, хотел что-то сказать, но дверь открылась, вошел немецкий унтер с солдатом. Андрей раскланялся с немцами.
— Давайте посмотрим, что можно с ними сделать, — сказал он, принимая маленькие часики от Тани.
Немцы подошли к витрине и начали рассматривать ее.
Андрей открыл крышку часов, опять вставил лупу в глаз, посмотрел в механизм, приложил часы к уху, покачал.
— Сломалась ось маятника. Если хотите — оставьте. Завтра будут готовы.
— Хорошо. Я оставлю.
Немцы присматривались к девушке. Унтер отпустил похабную шутку по ее адресу. Солдат захохотал. Андрей сделал вид, что не понял. Таня зло глянула на унтера и резко оборвала его на чистом немецком языке:
— Прикуси язык, болван!
Немцы опешили. Таня, не взглянув на Андрея, вышла из мастерской. Солдаты посмотрели вслед девушке, потом друг на друга.
— Чем могу служить, господа? — спросил Андрей.
Немцы помялись, потом, наконец, поняли, что часовой мастер обращается к ним, и стали изъясняться, перемешивая польские, украинские и русские слова. Андрей разводил руками и любезно произносил одно слово:
— Гут, гут, гут.
Унтер выволок из кармана связку ручных и карманных часов.
— Марка, марка, — твердил он.
— Гут, гут, гут, — отвечал Андрей, принимая и осматривая часы…
Вечером Андрей и хозяйка дома Анна Константиновна сидели за столом, пили чай. Керосиновая лампа тускло освещала белую скатерть и маленький самовар, бросала несмелые лучи на седую голову женщины. От этого неяркого света морщинки, разбежавшиеся веером вокруг глаз, казались глубже.
Андрей смотрел на Анну Константиновну и вспоминал мать. Любимая, добрая мама с ласковыми серыми глазами и такими же седыми висками! Как редко в последние годы он виделся с ней! В тот памятный день 1933 года, когда он, радостный, возбужденный, примчался домой с дипломом инженера-механика, мать грустно сказала:
